Атлантида - Герхарт Гауптман

Неподалеку от Фридриха, держа в руках кошку, стоял, как будто заклиненный, в дверях почтамта мистер Ринк. Фридрих крикнул ему:

— Дело, по-моему, худо, мистер Ринк.

В ответ он получил флегматичное «Why?». В следующее мгновение громкий испуганный голос обрушился на почтмейстера с вопросом:

— Что случилось, что случилось?

— А ничего! — последовал ответ.

Тем временем Вильке и Бульке спустили в шлюпку и доктора Вильгельма.

— Там внизу девушка скоро голос сорвет, — сказал Бульке. — Все отца кличет.

Крик Ингигерд врезался Фридриху в самое сердце. Но Хальштрёма не было видно нигде. Фридрих добрался до курительной комнаты, той, которую редко посещали и которая со своими кожаными сиденьями, даже освещенная электрическими лампочками, теперь зияла как дьявольская ловушка.

— Здесь никого, — сказал Вильке, оказавшийся вдруг рядом с Фридрихом.

Оба зашагали дальше вниз по лестнице. В салоне и перед ним было пустынно. Из-за крена у входа в зал сбились в кучу тарелки и серебро. Фридрих закричал во всю мочь:

— Хальштрём! Ахляйтнер! Сюда, сюда идите!

Но ответа не последовало. Тут в зале вдруг прозвучала бравурная маршевая музыка. Наверно, выполняли приказание капитана, старавшегося хоть как-то воспрепятствовать панике. Однако именно сейчас, при виде этого безлюдного зала, овеянного музыкой и ярко освещенного во славу праздника смерти, Фридриха обуял неодолимый ужас. И он умчался, умчался прочь, страшась за свою жизнь.

И вот уже он сидел в шлюпке, которая должна была с минуты на минуту отчалить. Фридрих протестовал и даже поругался с офицером, спустившимся в шлюпку и взявшимся за руль. Фридрих не мог позволить себе махнуть рукою на бравого Вильке из Гейшейера, который так храбро следовал за ним, когда они сходили с палубы вниз и который еще не появлялся. И тут Фридрих увидел Вильке: тот, точно по санной дорожке, соскользнул от навеса над широкой лестницей до самых поручней. Фридрих крикнул ему:

— Вильке! Вильке! Скорее в лодку!

— Сейчас, сейчас! — несколько раз повторил Вильке в ответ.

Он нашел несколько спасательных поясов и швырял их в разных местах в воду для тех, кто был смыт волной с палубы и теперь отчаянно боролся за жизнь. А тем временем спасательная шлюпка, гонимая волнением и ударами весел, удалилась от борта «Роланда» на двадцать-тридцать метров, если не более.

Теперь можно было увидеть то место на корпусе «Роланда», где пароход был протаранен другим кораблем или же плавучими обломками какого-то затонувшего судна — огромную пробоину, вызвавшую катастрофу. Сгустившийся снова туман спрятал от взоров смертельно раненный корабль. А к тому времени, когда развиднело, тонущий пароход совершил невообразимый поворот, кормовая часть верхней палубы почти что сравнялась с уровнем воды, и те человек двадцать, которые были вместе с Фридрихом, увидели ее под собою, когда шлюпку подняло вверх, на головокружительную высоту. Они громко закричали: им показалось, что сейчас они со страшной силой будут брошены на эту часть судна и врежутся в черную массу застрявших здесь, снующих, подобно муравьям, во все стороны людей. Только теперь, только в эту секунду можно было увидеть, до какого непостижимого для человеческого ума состояния были все они доведены. Эти маленькие темные мятущиеся точки, эти беспомощно копошащиеся муравьи толкались, теснили, тащили друг друга. Из стороны в сторону катались клубки борющихся женщин и мужчин. Несколько спасательных шлюпок, еще не спущенных на воду, со своими канатами и стальными тросами превратились в темные качающиеся виноградные гроздья, и с них то и дело что-то отваливалось и падало в воду — не то ягоды, не то муравьи.

Туман и бурлящая пена опять лишили воздух прозрачности. В ушах был шум моря, рев волн, жестяной треск урагана, но сквозь них пробивались иные звуки, которые Фридрих не сразу связал с жестоким зрелищем, разыгравшимся на палубе «Роланда». Несколько секунд мысли его были далеко отсюда, на его родине, где в одном знакомом ему просторном заболоченном месте делали привал огромные стаи птиц, совершавших осенний перелет. Но доносившийся к нему сквозь туман глухой рокот рождался не там, где сидели упивающиеся своим путешествием перелетные птицы, а там, где люди терпели такое безмерно тяжелое наказание, какого не заслуживает даже тот, на чьей совести самая тяжкая на свете вина. Фридрих чувствовал, что поток жутких впечатлений взорвал мост, пролегающий между непосредственными ощущениями и глубинами души. И все же леденящее дыхание совершавшейся на его глазах агонии стольких безвинно гибнущих людей проникло в самые укромные уголки его сердца и исторгло из них крик, к которому, как по команде, присоединились все сидевшие в лодке и в котором таились страх, беда, ярость, протест, мольба, возмущение, обвинение, проклятие и ужас.

Этот ужас питало осознание того неоспоримого факта, что не было здесь внемлющего уха, а были лишь глухие небеса. Куда бы ни кинул взгляд Фридрих, всюду была смерть. Равнодушно подкатывались свинцовые горные цепи. Была в их движении убийственная закономерность, и задержать это движение не могло ничто: оно не знало никаких препятствий. Готовый к смерти, Фридрих закрыл глаза. Он не раз хватался за нагрудный карман, где лежали письма родителей, будто бы они давали право на проезд в недалекую страну вечного мрака. Фридрих не решался открыть глаза: он больше не мог смотреть на судороги женщин в шлюпке и на жестокую казнь людей на корме «Роланда». Неистовствовали шквальные удары. Стоял ледяной холод. На бортах лодки застывала вода. Роза, служанка, была здесь единственным деятельным человеком: она непрерывно чем-то помогала детям, фрау Либлинг, Ингигерд и Артуру Штоссу. Лишь Бульке мог сравниться с нею, и они оба вычерпывали набравшуюся воду, в которой лежали Артур Штосс и фрау Либлинг и которая всем остальным доходила до колен.

А то, что тем временем происходило на «Роланде», не соответствовало, насколько это удавалось Фридриху уловить, никаким его представлениям о природе человека. Те пассажиры, которых он, как ему казалось, узнавал, не имели ничего общего с благовоспитанными, цивилизованными людьми, прогуливавшимися совсем недавно на его глазах по палубе, приплясывавшими там под музыку, улыбавшимися, весело болтавшими, вежливо здоровавшимися друг с другом в салоне, где под звуки оркестра они чинно орудовали вилкой, трудясь над рыбным блюдом. Фридрих был готов поклясться, что в увиденном им человеке в белом он узнал одного из поваров. Длинным кухонным ножом повар прокладывал теперь себе дорогу, оттесняя важных господ, которых раньше потчевал своими яствами. Фридрих был также убежден, что чумазый парень, который, избив вцепившуюся в него даму — быть может, ту самую канадку, — перекинул ее через поручни, не кто иной, как один из кочегаров. Несколько стюардов — их можно было узнать — по-прежнему выполняли все предписания и вели себя героически. Их втягивали в потасовки. Один из стюардов, обливаясь кровью, крича и борясь, помог женщине с ребенком спуститься в спасательную шлюпку. Но шлюпка перевернулась и исчезла.

Ряды иллюминаторов, поднимавшихся по диагонали от носа к корме, все еще сияли ярким электрическим светом. И фонарь на топе мачты тоже продолжал прокалывать воздух серого утра белизной огненных сигналов бедствия. Время от времени слышался глуховатый выстрел из мортиры да в небо поднималась слабо светящаяся ракета. Но вот погас свет в иллюминаторах. А океан словно только и ждал этого: как бы давая волю своей ненависти, он хлестнул гигантской волной штормового нагона по палубе, так что на ней сразу же после этого с подветренной стороны закипела пена, окатившая с ног до головы ревущих, дерущихся, сражающихся со смертью людей. Вдруг — никто не мог бы сказать, как это произошло — спасательную шлюпку, оказавшуюся у самого «Роланда», атаковали разъяренные, готовые на все люди, и началось зверское морское сражение.

Фридрих и видел, и не видел эти события: хотя все совершилось очень близко от него, ему казалось, что от этих людей его отделяет беспредельное пространство. Он бил по чему-то: по какой-то ладони, по руке, по голове, по мокрому, смахивающему на тюленя чудищу, оттаскиваемому назад руками палача и воющему нечеловеческим голосом. Он видел красные кулаки Розы, видел судорожно сжатые пальцы фрау Либлинг и юной Ингигерд, отцеплявших с силой, дарованной отчаянием, руки и локти тонущих ближних от оледеневших бортов лодки. Матросы так орудовали веслами, что итогом их работы были черные потоки крови. Никто даже не заметил, что через какое-то время за руль взялся Бульке, сменивший исчезнувшего офицера, и что в шлюпке лежал новый гость, молодой длинноволосый человек, не подававший признаков жизни.

Нужно было уйти как можно дальше от этого места, где ад поглощал тонущих людей и где в скором времени корабль в момент окончательной гибели должен был создать водоворот. Иногда можно было услышать отзвуки каких-то мелодий: все еще играл презревший смерть корабельный оркестр. На мгновение в сознании Фридриха возник героический образ этих бедных, скромных, безымянных музыкантов. «Но не ждите, — обратился он к ним, — что в память о вас соорудят мемориальную доску! Скоро предадут забвению всех нас вместе с нашей ужасной судьбой». Внезапно, однако, все пережитое вновь показалось Фридриху лишь кошмарным сном. Разве не укрывало его надежно еще совсем недавно комфортабельное помещение? А теперь он без крыши над головой и твердой почвы под ногами превратился в игрушку, которую носит по этому зыбкому, не знающему пределов пространству. Разве можно тут остаться в живых? На какое-то время Фридрих, видно, полностью потерял ощущение реальности, и, когда оно вернулось к нему, ему почудилось, что к месту страданий он возвратился издалека. В мыслях своих он повидал родителей, разгуливавших со спокойным лицом по дому, где все дышало миром, и никак не догадывавшихся о предсмертных муках сына. Как мучительно было это возвращение к действительности, как тяжело было думать о недосягаемости далекой родины! Теперь ему предстояло погибнуть в безвестности, лишенным малейшего намека на чью-то любовь к нему. Фридрих почувствовал, как от ярости и отчаяния у него перехватило дыхание и заныло в горле. Но то, что швыряло его из стороны в сторону здесь, между небом и морем, было проявлением бешеного злорадства демонических сил — слепая месть творениям человека. Безмерная враждебность и жажда крови! При этой мысли руки Фридриха вдруг окрепли, налившись дикой, дерзкой силой, бросившей его в бой с тупым неистовством могущественного врага. Он налег на весла и беспощадно сталкивал в воду все, что повисало на них, мешая продвижению лодки, греб, как заведенная машина, взмах за взмахом. Он хотел жить, хотел спастись. В шлюпке, правда, никто толком не знал, что находится впереди, а что сзади, что наверху, а что внизу. Но появилась некоторая равномерность в работе веслами, и родилась надежда на то, что удастся дождаться перемены погоды. Дело особенно пошло на лад после того, как Бульке взял на себя команду, и через короткое время — никто не знал, как это могло произойти, — исчезли многие из этих горных цепей, отделявших шлюпку от обломков «Роланда», и могучий экспресс Северогерманской судоходной компании полностью скрылся из виду.