Бурый призрак Чукотки - Николай Балаев

Щенки утолили голод и устроили веселую возню с куропаткой. Они дергали ее, подбрасывали, вырывали друг у друга, прыгая за рассыпающимися в воздухе перьями. Над ручьем звенел возбужденный визг, так было всегда после возвращения родителей с хорошей добычей. Ины наблюдал за ними, все больше сознавая неизбежность и свершившегося события, и предстоящего действия. И когда волк окончательно понял, что выбора нет, он повернул к нижнему входу в расщелину, откуда тек звон Мечега, встряхнулся, расслабился и тут же собрал мускулы в тугие комки. Подошла Нэвыскэт, потерлась мордой о его плечо и мягко подтолкнула вперед.

Старик и волки

…в отчетах совхозов увеличилось количество сообщений о потравах оленепоголовья волками.

Из газет

Трук-трук! Трук-трук! — покряхтывал снег.

Иногда большой пласт оседал с громким вздохом «шру-ух-х», и ноги на короткий миг теряли устойчивость.

Весной нижние слои снега постепенно испаряются. С середины дня до вечера, когда все залито солнцем, ноги проваливаются в пустоты. А утром, когда наст еще крепок, под тяжестью человека оседают целые купола, и изнутри вылетают клубы теплого воздуха. Если в снежном куполе прорезать щель и сунуть туда замерзшие руки, сразу ощутишь, как горяча живая грудь земли.

Трук-трук! — покряхтывал снег. — Трук-трук!

Старый охотник Питычи давно был на пенсии, жил на центральной усадьбе совхоза и работал теперь, пока позволяли силы, заведующим пушной мастерской.

Однако раз в году, по окончании пушного сезона, весеннее солнце и южные, из глубин тундры, ветры, приносившие запахи разбуженной земли, будоражили душу охотника, и он уходил к многочисленным своим друзьям и родне. С берега Ледовитого океана шел по бригадам оленеводов, пока не добирался до самой дальней, кочевавшей в дремучих горах за речкой Мечег — Кустистой, на границе совхозных угодий. Там жили его дети и внуки, и там он проводил лето, помогая пастухам в их нелегких делах.

Этой весной он по давно известному ему маршруту обошел почти все бригады оленеводов, заглянул к охотникам и теперь приближался к своему тундровому дому.

Ранним утром Питычи вышел на берег речки Мечет, густо заросший ивняком, постоял над обрывом. Надувы в этом году толстые. Хорошо. Старик спустился на речной лед и пошел руслом, внимательно осматривая берег. Наконец остановился у пузатого надува, свисавшего до самого льда. Послушал с минуту. Внутри несколько раз тихо булькнула вода. Питычи достал нож, прорезал в снегу дыру. Открылась широкая щель.

Льда там не было. В снежной пещере, пронизанной зеленым полумраком, зияла полынья. В воде плотно, почти впритык, стояли рыбы. Питычи опустился на колени. Лыгинээн — настоящая рыба. Хорошо она тут перезимовала, видно, никто не тревожил. Потому что не знал.

Рыбы чуть шевелили хвостами, медленно открывали рты. Иногда одна из рыб высовывала наружу нос и громко булькала, прихватывая верхней губой воздух. Питычи сбросил рукавицу, согнул крючком указательный палец и, ловко уцепив за жабры рыбу покрупнее, без плеска вытянул ее на лед, толкнул между колен дальше, к середине реки. Голец растопырил красные плавники, широко открыл пасть и замер, блестя зеленой спиной и розовыми боками.

Старик вытянул на лед восемь рыб, потом нарезал снежных плиток и закрыл отверстие в надуве. Сильный мороз еще может вернуться, и тогда вода замерзнет, а рыбе надо дышать. Мечег зимой не течет, поэтому голец дышит только через полыньи под надувами.

Питычи собрал в рюкзак рыбу, обошел надув, поднялся на берег и увидел росомаху.

— Етти, здравствуй, Кэпэр. — Охотник покачал головой. — Ты уже тут! Как всегда, узнаешь новости самая первая. Ладно, я угощу тебя рыбой. Ты ведь давно не ела настоящую рыбу?

Старик достал гольца и понес росомахе. Зверь подпустил близко, нехотя попятился. Левое ухо у него было разодрано.

— Ты ходила в бригаду и подралась с собакой, Кэпэр? — спросил охотник. — Смотри, собаки соберутся вместе и поймают такую смелую.

Старик положил гольца на место, где только что сидела росомаха, вернулся к реке. Росомаха подошла к гольцу, долго ловила запахи рыбы и охотника, а потом села рядом с добычей и, часто слизывая с губ обильные слюни, стала наблюдать за человеком. Питычи махнул ей рукой и пошел дальше. Километрах в двух от рыбалки, в узкой ложбине, он увидел густой ольховый куст, подошел и сказал:

— Етти, Ёмромкыкай. Здравствуй, Куст. Давно мы с тобой не встречались. Помнишь, как ты укрыл меня от пурги? Как ты поживаешь? — Он внимательно оглядел ольху. — О-о, вчера ты кормил зайца. А на этой ветке сидела куропатка и кушала почки… Летом сюда приходил олень, и его ты тоже накормил… — Питычи посмотрел вокруг. Везде из-под снега торчали тонкие веточки. — А сколько у тебя стало детей! Ты правильно живешь. Куст. Сейчас я буду лечить тебя, а ты напоишь охотника горячим чаем и послушаешь мои новости.

Старик достал нож, вырезал ветви засохшие, обломанные диким оленем, и те, на которых съел кору заяц. По срезам последних выступили капельки сока.

— Уже проснулась твоя кровь, — сказал охотник. — Значит, будет ранняя и дружная весна. Спасибо, что ты сказал мне об этом, Куст. Сейчас я закрою твои раны жиром гольца.

Старик унес высохшие ветви под обрыв, выковырнул из песка три камешка, приладил над ними литровую консервную банку и разжег маленький, в ладонь, костерок. Пока в банке таял снег, старик достал рыбину, жирным куском натер срез куста, а потом, начиная с носа гольца, стал резать тонкие пластинки и класть в рот. Аромат свежей рыбы мешался с нежным запахом горящих веток, на зубах старика похрустывали хрящики. Солнце высушило туманы, и разбухшие снега мерцали многоцветными блестками…

Вода в банке закипела, старик достал галеты, чай и сахар. Он долго с наслаждением чаевничал в разогретой ложбине, рассказывал кому-то невидимому, о своем путешествии, слушал тихий шепот ветвей в струях ветра и кивал, полуприкрыв глаза.

Отдохнув, старик собрался и зашагал по хрустким мхам берегового обрыва — весной снег в долинах испаряется в первую очередь на берегах рек и озер. Повторяя их изгибы, пролегают в тундре твердые дорожки. Мудрая природа, видно, специально готовит их на время, когда снег становится вязким и ходить по нему невозможно.

Солнце взошло над сопками, загнало синие тени в распадки, а вместо них разлило по склонам голубые, зеленые и розовые. Каждый кристаллик снега превратился в самоцвет. Тепло рождало в бесконечных снегах неуловимые звуки. Они тонкими ручейками просачивались в сердце старика, а там превращались в аккорды. Аккорды складывались в музыкальные фразы, и старик не заметил, как затянул мотив:

А-а, а-а, а-а-а-а!

Настроение подсказало слова, и полилась песня:

Зиму прожил ЛыгиннээнСреди гор в глубоких водах.Тиркытир, хозяин жизни, —Солнце теплыми лучамиРазбудило лежебоку.Скоро, скоро ЛыгиннээнС вешней пенистой водоюВыйдет к морю-океануНа веселую охоту!Там, в соленых водах, бродитЭльэннэт, наважка-рыба.С косяков ее огромныхТемной осенью обильнойК нам вернется ЛыгиннээнТолстобрюхим, жирнобоким.Щедро соки океанаПередаст он всем живущимВ этих тундровых долинах,По нагорьям и в распадкахНашей родины прекрасной.Перед тем, как к нам нагрянетВетер северный КеральгинИ укроет эту землюПэпэпин — летящий снег…

В середине дня старик отыскал бугорок с хорошо просохшими мхами, снова вскипятил чай, прел сухого мяса и лег спать до того часа, когда наст окрепнет и можно будет идти дальше.

* * *

Вечером Питычи направился на другую сторону реки, к плоским буграм, за которыми стояла гряда сопок.

Из кустов выбежала куропатка. Зимнее оперение ее было исчеркано коричневыми крапинками, со спины сыпались белые перья. Линяет. Следом с треском и шумом выбежал петух и понесся вдогонку, хлопая по снегу концами растопыренных крыльев. Куропатка, скользнула в ивняк. Петух остановился и, тряся сизой, с ярко-красными бровями, головой, закричал:

— Крэ-кэк-крэкс!

Питычи вспомнил анекдот, рассказанный недавно охотником Егором Мартским, засмеялся и сказал:

— Это ты кричишь: «Не догнал, зато хорошо погрелся», да?

Петух, выставив воинственно грудь, сделал в его сторону несколько шагов. Но, видно, решил не связываться, остановился и начал торопливо хватать с ивняковой ветви набухшие почки.