Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые - Вячеслав Пальман

Ну, ты понимаешь…

Поднявшись на локте, заглянула сверху в глаза Сергея:

— Ты не раздумал назвать меня своей женой?

— Я тревожился, ведь ты отнеслась к предложению сходить и зарегистрироваться как-то очень равнодушно. Помнишь?

— А я боялась, что бездетная. Кому нужна такая жена?

— Глупая, да какая ни на есть… Завтра и пойдем в этот, как он там…

— ЗАГС. Совсем нелепое слово, а вот прижилось. Но не завтра. Пальто мне сошьют на этой неделе. Обещали. Уже примеряла. Хорошее пальто. И платья есть. А будущее… Да какое оно ни будет, проживем вместе, не одни мы из мышеловки…

В ЗАГСе, который был и паспортным столом, сидели две бледные девицы с равнодушными лицами. За другим столом — рябой пожилой чин в ненавистной для всех форме. Посетителям не предложили сесть, на них просто глянули — красивая молодая пара — затем посмотрели в документы: надо же, недавно оттуда, контрики… И молча занялись бумагами, Ольге Викторовне выписали паспорт — уже с фамилией Морозова, не забыли тиснуть в этот паспорт черный штамп «минус 38» и также молча вручили, не сказав даже приветливого слова.

— «Наш век жестокий, равнодушный»… — уже за дверью продекламировал Сергей Иванович. Но улыбки не вызвал. Ольга не могла успокоиться, вспоминала девиц и рябого, их оскорбительное казенное отношение к новобрачным. Вдохновили, называется, семью. Сказала с какой-то удивившей Сергея решимостью:

— Мы с тобой, Сережа, дождемся светлых дней, рано или поздно, но дождемся. Не век же… Ты обратил внимание: на окнах ЗАГСа — решетки. Подумать только!..

Этот вечер они провели вдвоем. Что-то не хотелось приглашать гостей. Да и не было у них, в сущности, близких. Вспоминали Хоро-шева, Орочко, Савенкова, Аронова, Зину Бауман, Дениса Ивановича. За всех друзей можно только помолиться да выпить, пожелать им добра, где бы они сейчас ни находились. В домике крутился патефон, на столе стояла бутылка с голубичной настойкой, был пирог — наконец-то удался! — с брусникой. Стол, что надо.

Утром Сергей проспал и к разводу не успел. Опоздала на работу и Оля.

Уже в теплице Зина удивленно посмотрела в ее глаза.

— Что-нибудь случилось, Олечка?

— Да, Зина, случилось. Поздравьте. Ольга Викторовна Морозова…

— Сердечно поздравляю, дорогая! Островок радости в общем разгуле скорби. Мы все этого ждали и удивлялись, что вы так долго…

Морозов появился в теплицах за час до конца работы. Через пять минут их окружили тепличницы. Огромный букет Оля едва удержала. Среди смеющихся, задорно возбужденных женщин они прошли до перехода через ручей. Сергей помог жене пройти по мостику, а когда глянул на свою хату, то обомлел.

Вместо окна чернел квадратный провал. Аккуратно выставленная рама стояла у стены. Ахая и охая, Оля взбежала по тропке, сунула букет Сергею, открыла дверь.

Конечно, не было ни нового платья, ни пальто, не было и одежды Сергея. Все съестное исчезло. Зато на столе стояли два стакана до половины налитые настойкой, между ними тарелка с двумя кусками вареной оленины из супа, которого тоже не было. Лежали две вилки, два кусочка хлеба. Воры не хотели, чтобы заместитель начальника совхоза Морозов и его жена легли спать голодными.

Оля и плакала, и смеялась над выходкой грабителей. Сергей сидел на табуретке растерянный: поздравили… В доме стоял чертовский холод.

— Ты хоть бы раму вставил, — проговорила Оля, глотая слезы.

— Да, это мы сейчас… — он схватил клещи, молоток и выбежал на улицу.

Утром к ним пришли начальник совхоза, плановик Романов, механик и зоотехник. Поздравили, поохали, узнав о краже, пожелали счастья, наследников. Уже за полночь на агробазу позвонил Романов и сказал Сергею:

— Давай сюда вместе с женой. Скоренько. Начальник приказал. И деньги возьми, тут покупка предполагается.

В конторе им вручили фанерный ящик. Там было два отреза, разное белье, красивая скатерть, бутылка отличного вина и много банок консервов.

— Кораблин распорядился, когда узнал о происшествии, — начальник совхоза стоял, выпятив грудь. — Вот его поздравление. Тут и сколько-то денег на обзаведение. А этих гавриков-юмористов мы накроем, за свой юмор им придется расплатиться.

— Да оставьте вы их, — неуверенно сказала Оля. — Они по-своему отметили день нашей свадьбы. У них иное понимание жизни.

Самое подробное письмо Оля написала подругам по Эльгену. И просила сообщить о переменах в ее жизни доброму Савенкову, Аронову и Ларину, которые так много сделали для нее, избавив от тяжелых общих работ. Ведь именно на Опытной станции они встретились с Морозовым. На громадной, как вся Европа, Колыме нашли друг друга…

Через месяц получили письмо и от Александра Федоровича Хорошева. Он работал в совхозе Дукча, дружил с Табышевым. Словом, двигался по тому пути, который наметил для себя. Уехать. Уехать!..

А где-то очень далеко, почти на другой стороне планеты, с ожесточением, дошедшим до предела, все еще продолжалась страшная война. Там гибли люди. Здесь гибли люди. Сколько литься крови?..

О войне на Колыме слышали только по радио. Реальным напоминанием о войне оставались почти ежедневные перелеты военных летчиков на американских «кобрах». В огнях прожекторов, в грохоте моторов, сбросив на подходе к аэродрому опорожненные под брюхом баки, машины проносились над домиком Морозовых, сотрясали всю агробазу и садились, чтобы рано утром снова взять курс на запад, на фронт, потесненный, наконец, отчаянным натиском русских армий.

В тюремной атмосфере Колымы, на каторжных разрезах и вахтах за эти месяцы что-то изменилось. Уже не ходили слухи о массовых расстрелах «за невыполнение норм», все реже видели на трассе машины с фанерными кузовами из Магадана: поток заключенных с материка явно потерял свою страшную размеренность и постоянство.

Зато увеличились перевозки между дальстроевскими предприятиями.

Положив последние силы на каторжных работах, едва живые заключенные попадали в разряд «актированных». От них на приисках спешили избавиться. Только в совхоз «Сусуман» за последний сезон прибыло около полутысячи человек, доведенных до границы между жизнью и смертью. Легких работ в совхозе зимой было мало, выручали теплицы, где всю зиму, по крайней мере в тепле, слабые и больные люди получали посильную работу: прессовали перегнойные горшочки под рассаду. Они получали забытую на приисках пищу — капустные щи с рыбой. Их не держали на морозе, не стояли над душой с проклятым «давай-давай!». Они боялись только весны, когда их, несколько поправившихся, снова могли отвезти на прииски к началу промывочного сезона.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});