Африканский вояж - Максим Михайлов

Тем временем стрельба прекратилась. "Быстро! — решил про себя Самурай. — Секунд двадцать палили, не больше — толковые ребята! Однако в нашей с вами маленькой войне счет пока два — ноль и самое лучшее, что вы еще можете — свести в ничью. Но это вряд ли…" Переместившись чуть правее, он поймал краем глаза подозрительное шевеление у склона небольшого холма и принялся вглядываться в ту сторону пристальнее. Он знал, что так и должно быть — сейчас они осторожно на получетвереньках, насторожив стволы, продвигаются вперед. Они не знают где враг, и какими силами он располагает, и ждут, вызывают огонь на себя, внимательно всматриваясь в заросли впереди, надеясь успеть засечь позиции невидимых стрелков. Самурай не собирался облегчать им задачу и потому следующая пара посланцев смерти полетела в цель, лишь когда почувствовавший себя в безопасности жандарм приподнялся, готовясь одним прыжком перемахнуть попавшуюся на пути отливающую топкой зеленью бочагу. В нее он и сунулся лицом, добавляя к мокрой гнили ярко алую струю кипящей артериальной крови. "Три — ноль. Сальдо в нашу пользу!" — подвел итог Самурай, переползая метров на десять левее.

Не зря. На этот раз сохранить анонимность не удалось. Там где он только что лежал, взвихрился настоящий свинцовый смерч. Еще бы, на этот раз противник ждал выстрелов и был готов к ответу. Самурай аккуратно подняв голову из травы высматривал кто и откуда стреляет, определил несколько человек, которые пренебрегая элементарными правилами безопасности, лупили, не меняя своего местоположения, засек позицию пулеметчика. В общем, провел качественную разведку огневых точек противника. Не понравилось ему лишь одно, практически никто не стрелял справа от него, а это значило, что его уже охватывают. По всем правилам ближнего боя, прижимая огнем, обходят справа. Стрелять вправо неудобнее всего. Потому и существует испокон веков это нехитрое правостороннее правило. А обойдя, его просто зажмут в клещи и будут неуклонно сжимать до тех пор пока не достанут. Самурай отчетливо представлял себе, что будет дальше: рано или поздно кому-нибудь из стрелков повезет и он, Самурай, будет ранен, возможно, не единожды, начнет слабеть от потери крови, не сможет отвечать на огонь, потеряет сознание, и тогда, те, что сейчас неслышно скользят по джунглям обходя его последнюю позицию, не скрываясь, рванутся вперед, одним коротким броском, заранее приготовив гранаты, и если навстречу им полетят пули, они просто закидают его гранатами, а если нет, то возьмут живьем. Так это все будет выглядеть, по крайней мере, так это они себе сейчас представляют.

Сместившись еще чуть левее, Самурай не спеша взял на прицел пулеметчика, но на этот раз удача от него отвернулась, а может просто он слишком долго думал об обходящей его группе и, не собравшись для качественного выстрела, слишком сильно дернул спуск. Короче не попал, пули безобидно шлепнули в мякоть древесного ствола, за которым и укрывался жандарм. В панике тот перекатился в какую-то вымоину, из которой виден был лишь задранный пулеметный ствол, достать его там никакой возможности не было, впрочем, и его пуль теперь можно было не опасаться. Уходя от огня разъяренных товарищей напуганного пулеметчика, Самурай сместился вправо и вновь принялся терпеливо ждать. В этот раз впрочем долго скучать не пришлось. Два мощных взрыва рванули застоявшийся влажный воздух над джунглями, ударная волна пронеслась, срывая листья с деревьев. Вслед ей летели вопли ярости и мучительной боли. "А вы как хотели, ребятишки? У дяди Паши все по науке, дядя Паша в военном училище не зря учился. А вы что же, по легкому его взять хотели? Нет, ребятишки, по легкому здесь не выйдет…" — злорадно прошептал он, прикидывая, сколько жизней унесли заранее расставленные на наиболее вероятных направлениях подхода растяжки. С достаточной долей вероятности посчитать не получалось, и он решил, не кривя душой, записать на каждую гранату один труп, может и больше, но уж один-то наверняка. Итого пять — ноль, неплохо, неплохо…

Шальная пуля, пущенная каким-то везунчиком на удачу, ударила его в бедро, когда счет дошел до восьми. "Ну вот, сколько веревочке не виться, а конец все равно будет", — философски решил Самурай, осматривая рану. Рана не понравилась катастрофически, задета бедренная артерия, ярко-алая кровь фонтанировала веселой струей, абсолютно не реагируя на все попытки ее как-то остановить и пережать. Самурай физически чувствовал, как вместе с кровью так же стремительно, как она изливается, уходят силы. Он знал, что это лишь самообман и, что реально кровопотеря скажется лишь через несколько минут и то, он вполне сможет еще продержаться какое-то время, но мерзкое ощущение панического страха, что он вот-вот потеряет сознание, и живьем попадет в плен, делало свое дело. Дрожащими руками он попытался перехватить раненую ногу резиновым жгутом, однако из этой затеи ничего не вышло, место ранения было слишком высоко и резинку приходилось затягивать через пах и подвздошную кость, наискось, она соскальзывала, больно проезжалась по ране и абсолютно не пережимала артерию. Он знал, что можно остановить кровь сильно надавив кулаком под ягодицей, но для этого нужен был второй человек, сам себе в нужное место не нажмешь, а Кекс все также тяжело дышал, не приходя в сознание и на его помощь рассчитывать было нечего. Жандармы как-то подозрительно редко постреливали, видимо пользуясь неожиданным затишьем, подбирались ближе, выходили на рубеж последнего броска.

Эта мысль заставила его прекратить бесполезную возню с раной и схватиться за сумку с гранатами, меньше всего на свете ему хотелось попасть в руки жандармов живым, да и по отношению к бесчувственному Кексу это выглядело бы предательством. Наконец в его кулаках оказались крепко зажатыми две «феньки» с вырванными кольцами, ребристые теплые тела гранат в ладонях подействовали успокаивающе, а может уже подкатывала вызванная потерей крови слабость, не оставляя сил на лишнее волнение. Голова стала пустой и легкой, мысли были стройные хрустально звонкие, а боль в ране практически не тревожила, даже когда он, отталкиваясь здоровой ногой, подполз поближе к Кексу, положив голову ему на плечо. Жандармы почти прекратили огонь, лишь пулемет периодически взлаивал короткой строчкой, больше для порядка, чем реально надеясь куда-нибудь попасть.

Самурай смотрел в небо, тонул, растворялся в голубом океане, становясь его неотъемлемой частью. Странно, но небо было таким же глубоким и ярким как в России, таким же все понимающим и загадочным, да полно это было оно, то же что и на Родине. И это родное небо, неожиданно глянувшее сверху, чтобы поддержать его умирающего в чужой стране, за чужое дело и под чужим знаменем, так растрогало Самурая, что на его глазах выступили слезы и он, потянулся к нему, такому нежному и зовущему, взмахнул руками, будто журавль крыльями, и еще успел скорее почувствовать, чем услышать, как отскочили с гранат предохранительные рычаги.

Он не видел выскочивших из зарослей жандармов, не слышал их торжествующих, а потом испуганных воплей, когда разглядели гранаты на раскрытых ладонях лежащего на земле, перемазанного грязью и кровью парня. До последней секунды он видел лишь хрустальную глубину небосвода, и когда пришло время, шагнул навстречу ему, широко и прямо, так же как жил.

Бес

Воздушный лайнер заходил на посадку, вычерчивая над аэропортом традиционный круг почета. По глазам резанула бирюзовая морская гладь, затопившая половину зрительного поля иллюминатора, и Бес инстинктивно зажмурился, прикрывая веками обожженную сетчатку глаз от радужных бликов, кипевших на бескрайнем водном пространстве. Химический ожог сетчатки остался на память о годах проведенных в военном училище и неудачно вырванном из противогаза клапане. Конечно, это была не единственная памятная «отметина». Интенсивный курс физической и боевой подготовки в свое время наградил Беса многочисленными переломами, вывихами, растяжениями и просто ушибами. На большинство этих "боевых ран" он просто не обращал внимания и даже не помнил где, и при каких обстоятельствах их заполучил. Теперь же они все громче заявляли о себе неожиданными болями в суставах и разорванных связках при перемене погоды, тупой ноющей тяжестью в многократно нокаутированной голове и повышенным внутричерепным давлением. Пока с бунтующим организмом удавалось договариваться по-хорошему, пачками глуша анальгетики и устраивая себе периодические "чистки от шлаков" — временные периоды отказа от алкоголя и сигарет, сопровождавшиеся попытками вести здоровый образ жизни. Честно говоря, надолго его никогда не хватало — слишком скучным получался этот самый здоровый образ, как говорится: пить и курить вредно, а помирать здоровым обидно.

Вот и сейчас видимо сказался многочасовой перелет со сменой временных и климатических поясов, только в висках уже потихоньку начинало пульсировать маленькое надоедливое сверло — предвестник очередного жестокого приступа головной боли. Он знал, что не пройдет и получаса, как голову будет пронзать раскаленный вертел, наполняющий все тело жгучей ломающей и гнущей тяжестью, не дающей сосредоточиться на реальности, заставляющий сознание полностью тонуть в этом мутно-багровом сверкающем яркими парящими в пустоте за закрытыми веками мушками океане. Никуда не денешься — неизлечимые последствия тяжелой контузии, врач предупреждал. Предотвратить надвигающийся приступ можно было только горстью очень сильных анальгетиков, бывших сами по себе ядом и сжигавших организм изнутри. В последнее время головные боли участились, и не проходило недели, чтобы он не глотал эти чертовы таблетки, причем в дозах раз в пять превышающих предельные, указанные в инструкции приложенной к упаковке. Эти гиппократы полные кретины — ну не действуют на него две положенных таблетки, хоть ты тресни, а надо выпить по крайней мере шесть, меньшую дозу можно даже не употреблять — что пил, что не пил. Вот только уж очень неприятные побочные последствия у этих препаратов. Знакомый доктор как-то застав его во время приема таблеток, выразительно покрутил пальцем у виска: "Ты же сжигаешь себе желудок, придурок! Через пару лет станешь инвалидом…" "Эти пару лет еще надо прожить!" — отшутился тогда Бес.