Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

Его спросили, желает ли он, как ответчик, сделать заявление, и он ответил искренним: «Невиновен!» На свидетельское место — прямо напротив того, где стоял Дэниел, — вызваны были офицеры стражи. Первый из них, Стивен Мартин, рассказал о том, при каких обстоятельствах «обвиняемый» был обнаружен под деревом у Серпентайна. «Это, — сообщил присяжным судья, — озеро, находящееся в Гайд-парке». Присяжные, которым это и без того было наверняка известно, восприняли данные сведения с величайшей серьезностью. Затем Мартин перешел к разъяснениям того обстоятельства, что руки и щеки обвиняемого оказались в крови. Когда же обвиняемый был вслед за тем арестован и отведен в будку часового на углу Куинс-гейт, в кармане брюк его найдено было ожерелье. Говорил Мартин, к большому неудовольствию грошовых писак, быстро, голосом высоким, вызывавшим смех среди зрителей попроще.

Похоже, что по английскому закону обвиняемому позволяется задавать свидетелям вопросы и опротестовывать их слова; в континентальной Европе подобное не принято. Дэниел тут же спросил Мартина, был ли у него, Дэниела, удивленный вид, когда нашли ожерелье.

— Да. Еще бы, — ответил тот в своей быстрой манере. — Вид у вас, ничего не скажешь, ошарашенный был. Только ведь это все оттого, что вы играли роль — Господь свидетель!

— Вы нашли меня спящим под деревом?

— А то где же.

— С какой стати убийце и вору укладываться спать на месте собственного преступления?

— С какой? Да с такой, что обвиняемая персона — ваша, то бишь — есть из ума выживши. — Мартин постучал себя по лбу, к большому удовольствию зрителей.

— Так кто же я, мистер Мартин, — сумасшедший или актер? Не могу же я быть и тем и другим.

— Это уж как вы сами пожелаете, мистер Уэстбрук. Мне все едино. — Мартин от души расхохотался.

Второй и третий стражники описали, как было обнаружено тело Гарриет; рассказы их друг от друга ничем не отличались. Нашли ее двое детей в тени мостика, что пересекает Серпентайн посередине. Дэниел слушал показания свидетелей с огромным вниманием, вытянувши скованные руки перед собой, а в конце лишь склонил голову Задавать им вопросы он не пожелал. Отчет о том, как обнаружили его сестру, словно лишил его на мгновение дара речи.

Впрочем, после, когда судья спросил его, не хочет ли он произнести последнее слово, он поднял голову и спокойно посмотрел на судей.

— Правосудия я здесь не жду, — сказал он. — Я давно уж пришел к выводу, что судебная система в нашей стране насквозь прогнила.

На этом судья перебил его:

— Ваше дело, сэр, — защищаться, а не высказывать ваше мнение об английском законе.

— Но в этом-то и есть смысл моих слов! В том, что в зале английского суда правосудия не найти.

— Смысл не в этом. Слова ваши лишены всякого смысла. — Судья начинал сердиться. — Я отказываюсь принимать их к сведению как бессмысленные.

— Тогда я буду защищаться с помощью простых слов. Я невиновен. Я непричастен к смерти моей сестры. Насилие как таковое вызывает у меня отвращение. Направить же его против члена моего собственного семейства — это для меня немыслимо. Возможно ли обвинять в подобном преступлении брата? Любящего брата, который помогал растить ее с младенческих лет? Нет, нет. Подобное никак невозможно. — Он остановился, пытаясь справиться с охватившими его чувствами. — Как она встретила свой конец — сие мне неведомо. Не знаю, как вышло, что лицо и руки мои были в крови. Не знаю, как вышло, что ожерелье ее было найдено у меня в кармане. Могу лишь догадываться, что виноват здесь некий враждебный заговор. Некая адская сила. Знаю лишь одно: это не я.

Слова его, произнесенные с очевидной искренностью, встречены были ропотом одобрения со стороны зрителей, которых судья быстро заставил замолчать. Дэниела увели, и присяжные удалились в другую комнату.

Я остался в здании суда — одиночества мне было не вынести. Я знал, что Дэниел невиновен, однако теперь ему приходилось защищать свою жизнь, а я тем временем сидел в бездействии и наблюдал за ним. Вдобавок мне известно было, какой вынесут вердикт. Закон — сеть, капкан, он связывает свою жертву, как бы та ни билась, чтобы освободиться. Не прошло и часа, как присяжные возвратились, и Дэниела в кандалах снова ввели в зал. Лицо его было залито краской; всходя на свидетельскую трибуну, он споткнулся. «Невиновен!» — выкрикнул кто-то, и в зале суда послышались разрозненные аплодисменты. Дэниел покачал головой, слегка нахмурившись, и подался вперед, чтобы выслушать вердикт присяжных. Он не заставил себя ждать. Виновен в противозаконном убийстве. После этого наступила тишина — тишина, в которой до сознания присутствующих доходило, сколь мрачна его судьба.

Затем Дэниел с выражением едва заметного волнения повернулся к судье; тот покрыл свой парик черною тканью, устроив из этого настоящую церемонию. Судья перечислил обстоятельства, при которых, как предполагалось, Дэниел убил свою сестру, с явным удовольствием задержавшись на подробностях обнаружения тела. Затем огласил приговор, полагающийся виновному за преступление, которое он назвал «чудовищным убийством» и «злом воистину непостижимым». В этом я был с ним согласен, хоть и знал, что свершивший это деяние находится не здесь. Дэниел выслушал смертный приговор с замечательным спокойствием. В этом я не сомневался, даже не видя его лица — он стоял спиной к залу суда, оборотившись к судье. Покидая зал, держался он прямо и в мою сторону не взглянул.

Глава 13

В утро казни я поднялся до рассвета. Разве мог я спать? Мистер Гарнетт сообщил мне, что Дэниела отвезут в Ньюгейт, где, за стеной, и состоится церемония казни. Всю ночь я провел, воображая терзания приговоренного. Я оделся и вышел на улицу, чтобы разогнать мысли, но тут некий невольный импульс, который было не преодолеть, заставил меня пойти прямо к Ньюгейту. Торопясь поспеть на зрелище, я походил на человека из толпы. Если возможно быть двумя людьми сразу, то состояние мое было таково: я хотел спрятаться ото всех и оплакивать судьбу Дэниела, запершись в какой-нибудь потайной комнате, но в то же время я с горящим взором уже устремился к тюрьме, чтобы посмотреть, как с ним расправятся. Казалось, меня обуял некий дух, что тяготеет над Лондоном в дни повешений, некая жажда крови и наказания, не поддающаяся логике. Позднее в голову мне пришло еще одно соображение. Я подарил жизнь существу, но не влияет ли на меня самого присутствие этого существа?

Когда я добрался до Ньюгейта, было еще очень рано, однако народу там оказалась такая уйма, что дальше дворика церкви Святого погребения мне было не пройти. Дети, уже собравшиеся кучей на самом возвышенном месте, подняли крик и вой — то была настоящая какофония, которая могла бы посрамить племя обезьян в джунглях Нигера. Свист подхватили и другие люди из толпы, некоторые принялись плясать и распевать непристойные песни. Подобного абсурдного веселья пред лицом смерти я никогда не видывал. Английская толпа, визжащая, хохочущая, орущая, есть ужасающее явление в мире, который мы изволим называть цивилизованным. Открытое пространство перед тюрьмой занято было мужчинами и женщинами, всем своим видом напоминавшими воров и гулящих, а также прочих грубиянов и злодеев всех мастей. Запах от них шел невыносимый. Они свистели и подражали мистеру Панчу [22]; они пили из бутылей и дрались между собой. Кое-кто из них бесцеремонно мочился на стены самой тюрьмы, крича, как принято в Лондоне: «Невмочь!»

Когда через небольшую дверь, выходившую на Ньюгейт-стрит, вывели Дэниела, наступило затишье. Затем момент узнавания прошел, и раздался страшный рев, в котором были ненависть и торжество. Вся отвратительная церемония словно представляла собою некий ритуал человеческого жертвоприношения, призванного излечить общество. Из-за облаков вышло солнце. Дэниел взошел по ступеням на виселицу, встреченный таким хором оскорблений и непристойностей, что удивительно, как он все выдержал. Но он словно бы и не слышал никаких проклятий. Пред лицом полнейшего бесчинства он оставался вполне спокоен; черты его если что-то и выражали, то решимость, даже отрешенность. Однако лай толпы от этого не прекратился. Я глядел на воздетые кверху лица собравшихся, столь счастливые и возбужденные в преддверии предстоящего, что при виде их в голове складывалась картина воплощенного зла. Возможно ли средь этого скопища гнусного порока поверить в то, что человечество создано по образу и подобию Божьему? Божественным человеческий облик не назовешь.

Вокруг шеи Дэниела закрепили петлю, на голову ему натянули грубый мешок — не знаю, было ли в том желание пощадить его чувства. Когда на лице его возникнет гримаса смерти, будет ли кому по силам вынести это зрелище? Да. Толпе. Вслед за тем палач поставил его, хорошенько примерившись, над люком.