Механизм жизни - Андрей Валентинов

ведь на то и рассчитывают! Завлечь, искусить, переманить на свою сторону…

— Ну что, полетели? На экскурсию?

Одним движением лаборант перетек ближе и взял Огюста за запястье. Слабое покалывание, как от прикосновения к наэлектризованной поверхности; вслед за этим их руки срослись. Наверное, Шевалье должен был испугаться. Но страха не было. От лаборанта к нему текла спокойная уверенность, сдобренная толикой мягкой, необидной иронии. Ничего плохого не случится, говорил ток, никому не причинят вреда…

«Потому что я вам нужен! Надо быть настороже… Тысяча чертей! — а вдруг он читает мои мысли?»

В любом случае лаборант даже виду не подал.

— Вперед!

Небо рванулось навстречу.

Скорость ошеломила Шевалье. Поток воздуха пронзал фантомное тело насквозь. Это бодрило: ветер, обдувающий тебя изнутри! Сверкая под солнцем, гладь моря стремительно уносилась назад. Возникли на горизонте и сразу исчезли, нырнув под воду, лоснящиеся корабли-левиафаны. Прямо по курсу возникла линия берега, надвинулась, развернулась панорамой. Полоска золотистого пляжа, темный малахит мха, облепившего скалы…

«Кровь Христова! Никакой это не мох! Это деревья! Тропические деревья, чьи кроны сливаются в сплошной зеленый покров! А у берега, на отмелях…»

На теплых отмелях плавали сотни шишковатых кожистых шаров. Их окружали решетчатые пирамидки, торча прямо из воды. На вершинах вспыхивали знакомые огоньки.

— Это скотоферма? Здесь выращивают… э‑э… морских коров?

— Коров?!

Лаборант рассмеялся — верней сказать, неприлично заржал. Вибрации его веселья передались Огюсту. Он едва не расхохотался следом, хотя и не понимал, в чем юмор ситуации.

— Как это называлось в ваше время? Родильный дом?

— Родильный дом? Для кого?!

— Для женщин, конечно!

— И где же… роженицы? Неужели внутри шаров?!

— Эти шары и есть роженицы!

— Это — женщины?!

— Ох, зря я вас сюда притащил, — покаянно вздохнул лаборант. — Ладно, зависнем на пару минут. Я попытаюсь вам объяснить.

От зрелища шаров, мерно покачивающихся на легкой зыби, Огюста начало подташнивать. Он почел за благо отвернуться. Ладно, крылья или жабры. С этим он готов был смириться. Но отказаться от человеческого облика, да еще во время беременности?! Кого же родят эти, с позволения сказать, «женщины»?!

— Вы не забыли, что тело для нас — понятие относительное?

Шевалье угрюмо кивнул.

— При этом мы все равно остаемся людьми, поймите! Сознание, личность, генетическая информация, солитонная матрица… Уверяю вас, после родов все дамы примут вполне антропоморфный вид. А сейчас им так удобнее; оптимальнее… Приятнее, в конце концов!

— Приятнее?!

— Ну да! Я читал, у вас беременность доставляла женщинам много хлопот. А ее срок? Это же вообще кошмар — девять месяцев…

— А теперь?

— Теперь женщина сама регулирует срок вынашивания. Управление хромосомным компьютером на базе человеческого генома позволяет ускорить развитие плода. Без всяких побочных эффектов!

Шевалье с сомнением покосился вниз, на шары.

— Эта форма тела — наиболее удобная для будущих матерей. Плюс водная среда, комфортная температура; оплачиваемый декретный отпуск… Что бы вы сами выбрали, а? Девять месяцев тошноты и беспокойства — или три-четыре месяца сплошного удовольствия?

Огюст честно постарался взглянуть на проблему непредвзято.

— Я бы выбрал, — внезапно улыбнулся он, — девять месяцев сплошного удовольствия! Считайте, убедили. Вас тоже учили на Переговорщика? Неплохо получается, мой ангел!

— Ничему меня не учили! Экспресс-курс факультативно… Скажу вам по секрету: ерунда это все! Хронопсихология, методики архаичной коммуникации, психотипы… Просто один найдет общий язык даже с питекантропом, а другой — нет. Полетели дальше? Хотите посмотреть на Париж?

— Хочу!

Они набрали высоту, поднявшись над облаками. По идее, в горних высях царил лютый холод, но фантомные тела имели неоспоримые преимущества. Будь летуны во плоти — превратились бы в ледышки.

Их курс пересекла капля жидкого пламени.

— Стратосферный экспресс. На посадку пошел.

Далеко внизу проплыл едва различимый птичий клин.

— Летим над Европой.

Огюст не преминул воспользоваться «эффектом приближения». Он рассчитывал увидеть огромные мегаполисы, здания-великаны, уйму самодвижущихся экипажей и летательных аппаратов… Вместо этого в поле зрения попадали сплошь леса, луга и прочая первозданная природа. Изредка среди буколических пейзажей возникали циклопические сооружения в виде ячеистых спиралей, растущих из земли. Они напоминали осиные гнезда и переплетения блестящих лиан.

— Летим над энергетическим комплексом. Левее — нанофабрика. Универсальное производство: из атомов и молекул собирается все — техника, пищевые продукты, одежда… Хотя одежда — это для пижонов. Ею в наше время мало кто пользуется. Дальше — система орбитальной связи…

— А люди? Где люди?!

— Все производства — автоматические. Люди заняты более интересными вещами.

— Например?

— Наука. Искусство. Освоение других планет…

— Планет?!

— Разве Переговорщик вам не рассказывал? Мы же вышли в космос!

— Луна? Марс?

— Солнечная система давно освоена. Пройденный этап! — в голосе лаборанта звучали нотки гордости, словно это он самолично пешком освоил всю Солнечную систему. — Мы летаем к звездам. Семьдесят две колонии! — там народу гораздо больше, чем на Земле…

— Сколько туда лететь? Годы? Столетия?!

— В биологических телах — да. Но мы ведь не связаны плотью… Кстати, вон ваш Париж.

Скопище каменных коробок, рассеченное каньонами улиц, простиралось на многие лье. Рукотворный струп на теле природы? Огюсту сделалось стыдно за такое сравнение. Величайший город Европы, плод усилий гениальных архитекторов, столица его родины — «струп»?!

Стыдитесь, гражданин Шевалье!

Большая часть города выглядела незнакомой. Вглядевшись, он узнал Нотр-Дам, здание Сорбонны, улочки Латинского квартала… На Марсовом поле, ближе к Сене, возвышалась решетчатая конструкция. Она отдаленно смахивала на одну из пирамидок, окружавших Лабиринт, только увеличенную во сто крат.

— Эйфелева башня, — лаборант проследил за его взглядом. — Визитная карточка Парижа! Построена в XIX веке. Когда точно, не помню.

— В мое время ее еще нет. И не скажу, чтобы я был этим сильно огорчен. Она портит вид. А это что за черный брусок?

— Небоскреб Монпарнас. XX век.

— Небоскреб?

— Ну… высотное здание. Забыл, сколько в нем этажей. Около шестидесяти, кажется.

— Ого!

Блестящая поверхность небоскреба выглядела зловеще. Да и весь город казался чужим, неприветливым. Что‑то еще, кроме извращенной архитектуры, вызывало у Огюста безотчетное чувство тревоги. Через пару минут он сообразил — люди! На улицах их не было.

Париж опустел, как и Земля.

— Разумеется! — лаборант был искренне удивлен. — Париж уже давно — город-музей. Исторический памятник. Как и Лондон, Токио, Нью-Йорк, Санкт-Петербург… Здесь никто не живет.

Музей. Памятник. Город-мертвец, лишенный жизни. Мог ли Огюст вообразить, что подобная участь постигнет кипящий, великолепный Париж? Тоска взяла за горло, сжала ледяные пальцы. То, что Шевалье — фантом, не имело для тоски никакого значения.

— Чувствую, вы загрустили. Слетаем на орбиту? Посмотрите наши станции, ретрансляторы…

— На орбиту? В космос?!

От одной мысли о предстоящем «вознесении» захватило дух. Мигом позже земля провалилась вниз, и они начали быстро набирать высоту.

— Вы говорили, что люди больше не привязаны к плоти? Как мы сейчас?

Небесная синь темнела,