Страсть Северной Мессалины - Елена Арсеньева

Гримм вздохнул не то с завистью, не то с восхищением. Восхищение относилось к этой вечно молодой и вечно жадной до жизни женщине. Завидовал он Красному кафтану. Однако, привыкнув, как всякий философ, утешать себя тем, что все проходит, пройдет и это, он переворошил еще несколько писем, пока не нашел тех строк, которые искал:

«Не думайте, чтобы при всем ужасе моего положения я пренебрегла хотя бы последней малостью, требовавшей моего внимания. Дела идут своим чередом; но я, насладившись таким большим личным счастьем, теперь лишилась его...

Утопаю в слезах и в писании, и это все… Если хотите узнать в точности мое состояние, то скажу вам, что вот уже три месяца, как я не могу утешиться после моей невознаградимой утраты. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я начинаю привыкать к человеческим лицам, но сердце так же истекает кровью, как и в первую минуту. Долг свой исполняю и стараюсь исполнять хорошо; но скорбь моя велика: такой я еще никогда не испытала в жизни. Вот уже три месяца, как я в этом ужасном состоянии и страдаю адски…»

Невольно глаза Грима увлажнились. Письма касались кончины Ланского. О да, это было горе… как она страдала! А если она лишится Красного кафтана, будет ли страдать так же, как по Ланскому?

Наверное, это будет зависеть от того, полюбит ли ее Красный кафтан так же беззаветно, как любил Ланской…

* * *

– Ну, друг мой, это несправедливо! – сказала однажды, смеясь, Екатерина графу Александру Сергеевичу Строганову. – Вы, мужчины, чуть состаре€тесь, вовсю начинаете приударять за молоденькими красотками. Причем приманиваете их мошной да каменьями. А мы, женщины, разве хуже? Неужто думаете, что нас, когда мы в возраст входим, перестает молодая красота привлекать? Да ведь мы тоже живые! Отчего ж нам нельзя молодых красавцев любить – пусть и приманивая их не токмо своим ложем, но и всем, во что горазды по мере своего состояния и положения?!

Разговор Екатерины с ее старинным приятелем происходил не просто так – не по отвлеченному поводу. Императрица тогда сгорала от страсти по двадцатидвухлетнему красавцу по имени Александр Ланской, и ей чудилось, что такой невероятной любви в ее жизни никогда не было.

Ну что ж, в этом и заключалось счастье и горе Екатерины Алексеевны, что она всегда любила, словно впервые. Однако Александр Ланской был поистине достоин такой любви.

Удивительно, всегда считается, что сильная женщина может вполне обойтись без мужчины. Ну, в крайнем случае, станет иметь его только для постели. Для здоровья! Трудно представить себе более сильную женщину, чем Екатерина. Однако она не могла обойтись без мужчины не только в постели и не только для здоровья. Ей нужно было иметь мужчину в сердце своем – для нежности! И ей было наплевать на то, что окружающие считают ее фаворитов просто развратными мальчишками, которые ставят своей целью не любовь, а обогащение за счет страстей немолодой и одинокой женщины.

Что и говорить, путь к ее персоне был тернист. Конечно, порою, как рассказывали досужие сплетники, нечаянная удача перепадала какому-нибудь часовому, который приступал к делу рядовым, а потом, после торопливых и бесстыдных ласк императрицы, уходил капралом. Но, как правило, дело обстояло иначе. Далеко не так просто!

В этом правдивом романе уже был описан проторенный, привычный путь к сердцу и к ложу императрицы. Однако Александр Ланской пришел туда другим путем. И прежде всего потому, что первым его приметил отнюдь не Григорий Алексеевич Потемкин, а обер-полицмейстер Петербурга, граф Петр Иванович Толстой.

Люди с соображением мигом поняли, каким образом можно расположить в свою пользу государыню, и только и искали возможности опередить светлейшего на этом поприще, а то и вовсе отодвинуть его в сторону, перехватив приятную монополию и пристроив в постель императрице своего человека.

Григорий Алексеевич, поставщик красавцев, в ту пору пребывал в отъезде. А Екатерина переживала унылый период затянувшегося сердечного одиночества после того, как дала отставку «царю Эпирскому» и лишилась любимой подруги Прасковьи.

И вот обер-полицмейстер Толстой решил прошмыгнуть в образовавшуюся брешь. На одной из прогулок по Петергофу граф вдруг сделал большие глаза при виде стоявшего в карауле красивого офицера-кавалергарда:

– Вы только взгляните, ваше императорское величество! Каков профиль! Каково сложение! Ах, кабы нам сюда Праксителя! Вот с кого Геркулеса[15] бы ваять!

Екатерина повернула голову – и нежная улыбка вспорхнула на ее уста. В самом деле, даст же Бог человеку такую красоту!

– Кто такой? – спросила Екатерина.

Кавалергард молчал, глядя на императрицу остолбенело и восторженно.

Граф Толстой, который загодя учил своего протеже отвечать быстро, громко и четко, солому не жевать (императрица косноязычных не переносила!), сперва облился ледяным потом – вот дурак, все дело провалил! – но тут же заметил, что императрица растрогана замешательством юноши. Какой женщине не в радость видеть, как шалеют от ее прелести! А мальчик явно ошалел.

– Ланской, ваше величество.

– А имя твое как, флигель-адъютант Ланской? – тихо усмехнулась императрица.

«Мать честная! – подавился восторженным восклицанием обер-полицмейстер. – Вот так, с одного взгляда – и уже флигель-адъютант! Далеко пойдет мальчонка!»

– Имя? – растерянно пробормотал Ланской. – Саша… То есть Александр!

– Саша, – мечтательно повторила Екатерина, глядя в его испуганные светло-карие глаза. – Сашенька…

Граф Толстой как в воду глядел: «мальчонка» пошел далеко. Для начала, на обзаведение, он получил десять тысяч рублей. Потом был «утвержден в своей должности» в чине полковника. И это в двадцать два года!

Появление нового фаворита было отмечено не только придворным обществом, но и дипломатами. Всякий, кто подольше жил в такой своеобразной стране, как Россия, где уже почти столетие правили только женщины, а значит, в какой-то степени – их любовники, понимал государственную важность «воцарения» нового фаворита. Лорд Мальмсбюри, английский посланник, мигом отправил депешу своему правительству, сообщая, что «Ланской молод, красив и, кажется, уживчив».

Между прочим, последнее качество было немаловажным! И точно подмеченным. Добродушный, нетщеславный Геркулес (императрица частенько его так и называла) и впрямь умел ладить со всяким. Ему удалось расположить к себе даже Потемкина!

Когда разъяренный светлейший, узнавший о крутом повороте событий, спешно вернулся в Петербург, он готов был проглотить с потрохами и графа Толстого, и его креатуру. Однако понял, что это вряд ли стоит делать. Как бы не подавиться! Ведь Екатерина была столь откровенно увлечена мальчишкой, что вряд ли простит происки против него даже бывшему аманту, тайному супругу и верному другу Григорию Александровичу. Она всегда была безудержна в страстях, а в Ланского явно влюбилась по уши.