Попались и Пропали - Александра Сергеева

поинтересовалась она, осторожно вертя головой.

Под черепушкой ничего не болело.

— Кстати, кто меня принёс? Радо-Яр?

— Наш хозяин, — вздохнула и разом помягчела кормилица.

Поплескала руками в стоящем на столе тазу. Вынула тряпку, отжала и плюхнула на лоб болящей:

— Встретил того упыря у загонов и отнял тебя. Даже драки учинять не стал: сразу домой потащил. Лекарей нагнал. Вон, какого богатства тебе натаскали, — усевшись на край постели, кивнула она в сторону стола.

Там стояла целая куча глиняных и дорогих стеклянных пузырьков.

— Я это жрать не буду, — скуксилась Руана. — Отравят ещё. У меня желудок не железный.

— И не надо, — подозрительно покладисто согласилась Урпаха. — Сама полечу. Не впервой. А ты на эту скотину Мордатого больше сроду не сядешь. Я его на мясо сдам.

Угроза была дежурной, многократно повторяемой — Руана пропустила её мимо ушей. На повестке стоял более важный вопрос:

— Мамушка, я сегодня обязательно должна попасть на приём.

— К императору? — придирчиво уточнила та. — С чего такой зуд? — и вдруг выдвинула ультиматум: — Пока всё не расскажешь, никуда не пойдёшь. А то и вовсе отцу отпишу. Пускай тебя домой забирает.

Поскольку ультиматумами кормилица никогда не злоупотребляла, Руана относилась к каждому со всей серьёзностью. Старуха у неё кремень: сказано — сделано. Даже отец её попугивался. Выхода нет: придётся колоться.

И Руана выложила всё, что знала, думала, задумала и успела насвершать. Ждала отповеди и даже скандала. Но Урпаха осталась верна себе:

— Нашу девочку нужно спасать. Тут никаких таких… всяких быть не должно. Только верно ли ты поняла, что происходит? А пуще того: что произойдёт. Откуда такая уверенность, что император на нашу Ати позарится? У него шалав больше, чем выпавших волос. Только пальцем помани: всю его кровать заполонят. Так поленницей и сложатся. Зачем ему деревенская простушка? Ох, что-то наши добрые хозяева мудрят.

— Почему ты так думаешь? — не слишком прониклась Руана её предосторожностью.

— Больно добрые! — отрезала кормилица и вдруг пошла на попятный: — На приём ступай. Если чувствуешь, что ноги пойдут. Станет дурно, так небось Викрат обратно притащит. Не помрёшь. А там смотри в оба. И не на мужиков, а на этого похабника… единственного. Чтоб ему пусто было!

Единственным в этом мире обзывали императора, как на Земле всяким царям-королям говорили: ваше величество. Почему так? Потому что он и был единственным. Хотя его и не назвать неповторимым: императорский талант добросовестно тиражировался в потомках.

— Платье я подготовила, — проворчала Урпаха, поднимаясь с кровати, и вдруг озорно хмыкнула: — А здорово оно вышло! Вроде скромней скромного, а поди ж ты. Глаз так и притягивает. Это у меня-то, у старухи. У мужиков так и вовсе повыскакивают. Так, глядишь, императору и наша Ати не глянется: по тебе все глаза проглядит. А уж мы с тобой отобьёмся, — пригрозила она пустому пространству, тряся кулаком. — Нас голыми руками не возьмёшь.

Руана открыла рот, чтобы поддакнуть… Да и закрыла. До неё вдруг дошло: она вспомнила себя прежнюю, но Ольгой больше себя не ощущает. То есть, абсолютно. Будто и не было тех двадцати пяти лет подлинной жизни…

Стоп! А чем она сейчас не подлинная? Ей и здесь приходилось расти да взрослеть. Учиться, бороться за право на самоопределение. К тому же этот мир был несравнимо добрей. Здесь отец не просто любил её, но и давал это почувствовать. Не смотрел сквозь дочь, как сквозь мешающий видимости туман.

Здесь мачеха кривилась на каждый её выверт, но просиживала ночи напролёт, когда Руана заболевала. Беспокоилась о её нарядах, манерах, будущем. Пыталась научить всему, что, по её мнению, могло защитить дурочку от неприятностей. Собственно, по-своему любила брыкливую малолетку. Про Ати и говорить нечего: немыслимый подарок судьбы. А Урпаха?

Вот и получалось, что именно эту жизнь душа стремилась считать единственно подлинной. А Руана и не думала противоречить. Тем более что даже мысленно так и не называла себя Ольгой.

— Рожу-то мазать станешь? — возясь у подставки с обновлённым платьем, осведомилась кормилица.

Руана хихикнула, вспомнив местную моду на макияж. Который бывал двух видов: стопроцентная шпаклёвка всех открытых участков тела и полное отсутствие таковой. Даже юные барышни грунтовали лицо сплошной маской, если насчитывали на нём больше трёх изъянов. И не выглядели при этом смешными, ибо это для аборигенов в принципе не смешно.

Поверх грунтовки наносились не только брови, румянец и губы. Местные модницы рисовали на лбу и висках целые картинки: бабочки, цветочки, мотылёчки. Существовала такая профессия: мастер красоты. Ибо рисунки и впрямь красивы: тонкая работа, со вкусом подобранные краски. Можно сказать, смываемый татуаж, нанесение которого отнимало уйму времени и кучу денег.

Она, конечно, нанесёт вечерний макияж — покосилась Руана на платье. И даже не слишком отступит от моды, дабы не превратиться в посмешище, что придворные дамочки тотчас ей организуют. Пускай подавятся! Но сегодня Руанаина Таа-Лейгард скажет новое слово в вопросе покупной красоты.

В приготовленной служанками ванне болезненная слабость, вызванная падением с быка, окончательно прошла. Кормилица вылила туда целый горшок заваренной травы — вот и полегчало.

Настолько, что руки уверенно держали тонюсенькую кисточку, которой Руана создавала истинный шедевр.

Веки в местном макияже оставались неприкосновенными: их не размалёвывали под хохлому. Она же пошла привычным путём. Провела под бровями серебристые полоски — чудовищно дорогая краска! Навела традиционные стрелки — поверх проложила зелёные линии, уходящие на виски. Изящные веточки, на которых распустилось по три аккуратных листочка. И одна серебристая ольховая серёжка.

— Ишь, ты, — одобрительно покивала Урпаха, — а хорошо вышло. Не чучело размалёванное, а… вон как живенько. А мордень чего не законопатила?

— Ты же знаешь, что не люблю, — вертя головой перед зеркалом, оценивала Руана результат.

Она, конечно, не Шишкин, так и сосновый лес на лице не поместится. А простой листочек даже ребёнок намалюет.

— Губы всё же чуток оживи, — высказала Урпаха критическое замечание продукта своей цивилизации. — Вон какие бледненькие.

Если бы губы Руаны увидали её прежние соплеменницы, похвалили бы: аккуратно накрашены. Розовые, сочные. А у местных, если не пылает кумачом, так и губ нет. Она оставила их, как есть. И без того размалёвана — дальше некуда.

Сборы на бал закончились неожиданно быстро. Всё остальное время Урпаха чесала ей волосы, умиротворяюще действуя на готовую к приключениям… задницу. Руана млела и раздумывала о том, как заметно изменились её мысли с момента прозрения. Вернувшаяся Ольга привнесла в лексикон море забытых словечек и понятий, которые могли бы повергнуть аборигенов в шок.

Зато стало понятно, откуда в ней этот бунтарский дух, чуждый благовоспитанной