Братья Стругацкие - Ант Скаландис

«…Ещё в Москве я проявил нашу пленку. Привидения получились неплохо, повешенный не вышел совсем — такая зверская недодержка, совершенно прозрачная плёнка. Это твоя работа, ma fratere.[3] To, что ты снимал без меня, частью удалось. Я сверился с твоими расчётами. Мог бы написать, но ведь это очень непоказательно. Кроме того, за истекший срок я успел испортить две плёнки (5000 и 2100) и проявить одну (2100) (Имеется в виду чувствительность пленки в старой системе измерения. — А.С.). Есть очень неплохие этюды: канская улица, мой дом, я и мой друг около кучи навоза и т. д. Я уже совсем наловчился и прекрасно освоился с аппаратом. Мне подарили великолепную железную треногу, устойчивую, как Троицкий мост. Автоспуск работает прекрасно.

Как тебе нравится матч на первенство мира? Ай да Бронштейн! Молодчина, у меня на него перед началом матча были поставлены две бутылки шампанского. У нас среди офицеров ведется предварительный матч на первенство по школе. Кроме того, появилась новая болезнь — китайские шахматы. Я сел играть впервые и выиграл у довольно опытного игрока. Посмотрим. Очень оригинальные шахматы. Кто-то из наших переводит руководство по японским шахматам».

Скорее всего, имеется в виду ныне достаточно известная у нас игра «сёги». Китайские шахматы называются иначе — «сянци», но стоит ли углубляться в эту тему? Никогда после АН не увлекался шахматами. Даже самыми обыкновенными. Единственный отголосок в прозе — пресловутые четырехмерные шахматы из рассказа «Почти такие же», но это, вероятнее всего, выдумка БНа. А что до сибирских увлечений, так ведь и от фотографии АН отошел довольно быстро. На Дальнем Востоке снимал уже меньше, а в Москве и вовсе изредка. Хотя фотоаппарат приобрел, и даже увеличитель устанавливался в ванной на старой квартире, на Бережковской.

А вот конец письма — милый такой постскриптум:

«Да, прошу всегда сообщать, когда получаете от меня деньги, а то здесь, возможно, плутуют»[4] (март 1951).

Примерно в это же время, чуть позже, он пишет жене (ниже приведено письмо целиком):

«Здравствуй,

Посылаю образцы моей продукции. К сожалению, Санька оказалась немного не в фокусе, а то бы была прекрасная карточка.

У меня всё хорошо, чего и тебе желаю.

Будут ещё снимки — пришлю. Пока всё. Целую. Твой Арк.

P.S. Прошу, пиши, не играй с огнём, ты губишь меня. Больше ничего сказать не могу.»

Предельно коротко и всего две темы: фотографии, сделанные зимой в Москве, и тревожная грусть предчувствий, переходящая в мольбу о помощи. А обращение — по-японски: два иероглифа, обозначающие имя «Инна», она уже научилась узнавать их.

Интерес же к литературе и особенно к фантастике становится в этот период у обоих братьев весьма серьёзным, можно сказать, жгучим:

«Насчёт письма Ефремову — идейка неплоха. Стоит попробовать — причём пройтись по адресу авторов, пишущих такие произведения-перлы научной фантастики, как „Семь цветов радуги“. (Автор — Владимир Немцов. В 60-е годы, страдая от собственной бездарности и перейдя на публицистику, он станет люто завидовать Стругацким и включать в свои статьи рецензии-доносы на их книги. — А.С.) Да, вышла в свет новая книга: „Королевство кривых зеркал“. Найди и напиши, что это за штука. Название заманчивое. Меня почему-то всегда тянуло к фантазированию в области пространственно-временных построений, неэвклидовых геометрий и пр. и т. п. Может быть, эта новая фантастическая повесть имеет что-нибудь общее с такими идейками. (Это оказалась детская сказка, по сюжету которой в 1963 году маститый режиссёр-сказочник Александр Роу снимет неплохой и очень популярный фильм. А сам автор „Королевства…“ Виталий Губарев знаменит в том числе как один из создателей героического образа приснопамятного Павлика Морозова. — А.С.) Теперь вот что: хочешь писать — брось большие масштабы. Берись за рассказики, новеллы — это труднее, но менее противно (в чернильном смысле). Я написал один рассказик — возился долго с предварительной подготовкой — как оформить сюжет и пр… - но писать было легко. (Рассказик, к сожалению, не сохранился, во всяком случае, до сих пор не найден. — А.С.) А легче и интереснее всего, пожалуй, писать пьесы. Конечно, здесь свои, особенные трудности, но мне они как-то легче даются, хотя должен тебе признаться, что ни одной пьесы я довести до конца ещё не сумел.

Прочитал Драйзера „Дженни Герхардт“ — очень понравилось. Хорошо чувствовал душу мужчины товарищ. Больше, кажется, ничего нового не читал — лень и тошно, голова жиром заросла, снаружи и изнутри, жир вытесняет мозг и вытекает через глаза, уши, нос и прочие дырки (хотя, кажется, это всё).

В Канске страшный холод, терпежу нет. Прямо не знаю, что за город. Все ходят, чихают, сморкаются и жалуются — жалуются на холод, дороговизну, слякоть, на соседей, на начальство, на подчиненных, на детей и жен. Только на себя никто вслух не жалуется. Боятся, бродяги. (Заметьте, только что, в июле, был разгар лета, жара, на берегах обмелевшего Кана царила „сиеста“, и вдруг сразу холод, почти зима. Уж такой резко континентальный климат в Сибири! — А.С.)

Вот, пожалуй, всё пока. Как видишь, ничего определённого я тебе не написал. Роман писать не буду — дешёвка, всё равно не справимся. (О, какая характерная фраза! А ведь не больше года остаётся до принятия прямо противоположного решения. — А.С.) Письмо Ефремову — согласен, Подай проект на утверждение. Я дополню и перешлю тебе. Тогда пошлёшь.

Плёнку нужно. Скучно. <…> Жду письма с нетерпением и с прискуливанием от скучишши (4 августа 1951 года).»

А Лена уже примерно месяц как приехала к Дмитрию, оставив в Москве грудную Наташеньку. И всё бы конечно, ничего, да уж больно ребенок маленький. И офицерские жены судачат, шипят в сторонке — бабы есть бабы: «Вот сумасшедшая! И куда припёрлась, зачем?» «А Димке-то это надо?» «Да я тебе скажу, ради кого она припёрлась…» «Да ладно, да брось ты!» «Ой, перестаньте, девочки! Не бывает такого». «Ещё как бывает…» И до Аркадия какие-то слухи докатывались, и щекотали ему нервы, но было как-то не до того, или не хотелось, или боялся он чего-то, или просто думал всё время об Инне. А ещё через месяц, в сентябре (встреча датирована со слов самой И.С. Шершовой), Инна приехала, и стало уже совсем не до «скучишши». Особенно когда она уехала, почти не задержавшись. Совсем не скучно стало. Только очень грустно. Даже больно.

Есть особая версия о пребывании Инны в Канске. Сохранился дневник Александры Ивановны Стругацкой, который она вела, мягко говоря, не регулярно. Собственно это тетрадь с записями о здоровье маленького Арка, где вдруг спустя двадцать один год 10 августа 1951-го делается запись об Аркадии, об Инне, об их отношениях. Мама сетует на то, что Аркаша плохо выглядит, когда приезжает в отпуск, на то, что он редко пишет, и недоумевает, как это муж с женою два года живут порознь. Заканчивается запись словами:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});