Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Я провожаю ее до общежития. Минута расставания. И опять я не знаю, как нужно с ней попрощаться.

— Ну, что ты стоишь? Я замерзла! Поцелуй же меня!

Я наклоняюсь и целую ее в лоб.

— Как покойника! — раздраженно говорит она.

В памяти всплывает похожая картина. Дежавю. Вот только кто кого из нас тогда целовал так? Я ее или она меня? И кто сказал про покойника? По-моему, я. Она говорит моими словами, а я действую ее делами. Мы поменялись ролями. Как интересно.

Я целую ее в губы.

Памятуя о поцелуе при встрече, я хочу отделаться вежливым лобзаньем, но она начинает целоваться взасос. Я отвечаю на поцелуй. Она только этого и хочет! Снова кусает меня. Смеется и убегает.

Хлопает дверь. Я слышу лязг закрывающегося замка. Она успела до одиннадцати. Как всегда — минута в минуту. Общежитие погружается в сон, поглотив последнюю погибшую душу — Мартынову.

У меня есть еще полчаса, чтобы додумать оставшиеся мысли, воссоздать "дней связующую нить". Я смотрю на небо, мучительно пытаясь понять, зачем же кому-то понадобилось создавать вселенную. Мне становится грустно, потому что я понимаю грусть Творца. Такая большая работа проделана, такие сложные структуры созданы, и некому оценить по достоинству гениальную импровизацию. Творцу грустно. Он одинок. Никто не понимает Его. Я понимаю лишь потому, что тоже через это прошел. Создать опус, совершенный в своей простоте, и осознать, что быстротечное время уничтожит его, и никто не успеет оценить по достоинству его структуру, его идею, цель. И не то плохо, что я, его автор, уйду в небытие, и не то плохо, что уйдут туда же слепцы, не способные узреть смыслы, а то, что и сам опус уйдет в клоаку, исчезнув навсегда, бесполезный в своей бесцельности. Он не оставит никакого следа. А если нет смысла в нем, то нет его и во всем остальном.

Насколько же грустно Творцу! Ни одно его творение не может быть оценено по достоинству. И все творения уйдут, обрекая создателя на одиночество — вечное одиночество.

Единственным спасением было бы приобщиться Творцу, дать Ему прочесть опус, но, к сожалению, Ему он покажется примитивным. Ему он не нужен.

Временное творение для временного себя, а все остальное — на алтарь победы. Как говорил мой одноклассник Рябов, формулируя кредо Винни-Пуха: "Все фигня, кроме меда, и мед тоже фигня".

Писать, чтобы выжить. Писать для самого себя, как Ницше, как Джойс. "Это бессмысленное занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем".

Она позвонила днем, чтобы сообщить о каком-то деле, о какой-то помощи, которая требуется.

Заснеженные сказочные деревья были одного цвета с небом, мир утонул в белизне. Ассоциации смешивали время: роковая ночь с Демонической, когда пришлось встречать ее на конечной остановке "двойки" — встреча со Светой сейчас; мир, одетый в белое тогда — мир весь в белом сейчас…

Света выглядела озабоченной.

Дома она принялась с интересом рассматривать компьютер, похвалила деревянную входную дверь, которая появилась, пока я был в армии, усилиями мамы. Остальное мало изменилось.

У меня в кладовке стояла бутылка пива. Я не притрагивался к ней — и она ждала своего часа.

— Пиво будешь?

Я был один в двухкомнатной квартире с симпатичной женщиной, которую когда-то вожделел. Я был одинок и передо мной не было никаких морально-нравственных преград. У меня была возможность попробовать на вкус другое тело. Проще говоря, мне хотелось забыть Настю в объятиях Светы, но я предполагал, что Света в решающий момент опять не захочет секса. Или захочет, но откажется.

Пива было мало, но Света быстро захмелела. Мне показалось, что она и пришла уже пьяной.

— Что у тебя за дело ко мне? Выкладывай! — предложил я.

— Я хочу, чтобы ты написал мне дипломную.

Я чуть не поперхнулся пивом.

— Ты, наверное, шутишь?

— Нет, какие могут быть шутки?

В уме промелькнули жуткие картины выполнения для нее контрольной по исторической грамматике — моя откупная глупость перед окончательным разрывом.

— Я не буду делать для тебя диплома.

— Почему?

— Не хочу заниматься тяжелой бесплатной работой.

— Я не говорю, что бесплатно. Я заплачу тебе, как положено.

Взвесив все, что услышал вчера от нее, я подумал, что в ее представлении "как положено" — это тысячи полторы, между тем, как Тихонов делает дипломы за четыре.

— Титульный лист ты, по крайней мере, можешь мне сделать?

— Зачем тебе титульный лист без диплома?

— Нужен.

— Легко. Могу набрать прямо сейчас.

Я набрал страницу на слух, узнав, какой стала ее новая фамилия — Малахова. "Тоже на букву "М". Как в монастыре при смене имени".

Она выглядела крайне расстроенной.

Впрочем, фрустрация не помешала ей взглянуть на часы и сообщить, что пора идти. В баню.

— В какую баню? — не понял я.

Уж больно быстрыми были переходы ее мысли.

— Мы с подругами договорились пойти сегодня в баню. На Грибоедова.

— Однако…

— Ты что, никогда не ходишь в баню? — скептически спросила Мартынова.

Это была маленькая месть за отказ от диплома.

— Во сколько сборы?

— Я и сама не знаю. Мы должны созвониться.

— Вот телефон. Позвони и узнай. Может, они соберутся только через час.

Мои слова показались ей разумными.

Переговорив с кем-то, она сообщила, что все собираются к девяти.

Значит, пора, но она все медлила. Если она уйдет, то вопрос с дипломом останется нерешенным. Она и сюда-то, в Рязань, приехала, чтобы урегулировать вопросы, связанные с обучением. Ведь не ради же сауны она сюда явилась?

— Может, ты посоветуешь мне кого-нибудь, кто может сделать диплом? — ее голос звучал беспомощно.

— Запиши телефон Тихонова.

— А, это того, который был тогда с Жанной? Этот эгоист?

— Почему эгоист? Нет, тот — Секундов. Тихонова ты не видела. Записывай. Учти, он тебе скидок делать не будет. Если не захочет брать, скажи, кто ты.

Она звонко и деревянно рассмеялась, как делала это когда-то, пугая меня своим смехом — нормальные люди так не смеются.

— Пойдем, я провожу.

Она долго посмотрела. Ей казалось, что я должен умолять ее остаться, расстилаться перед нею, сделать для нее все. Ей все кажется, что я люблю ее. Ей кажется, что всегда любил, поэтому и делал для нее контрольные, помогал готовиться к экзаменам, терпел ее капризы. А теперь — мой отказ и предложение проводить — по сути, — выпроваживание.

На улице она поворачивает в другую сторону, кутается в шарф, обмотанный поверх стоячего воротника, и ускоряет шаг. Около остановки проходит красный автобус, а на меня накатывает очередное дежавю: Света, я и этот автобус. Во временной спирали я оказываюсь напротив своего прошлого, которое проносится в двух шагах, устремляясь вниз, точнее я в настоящем устремляюсь вверх.

Не очень-то хочется ей в баню!

— Я не пойду в баню — холодно! — парадоксально заявляет она. — Пива хочу.

Я смеюсь. Мне не весело, но я не могу не рассмеяться игре, этому ломанию. Я не над ней смеюсь, хотя мой смех и обижает ее, я смеюсь над вечным лицемерием людей, желающих получить от других все, не дав при этом ничего.

— Пойдем за пивом, а потом — обратно. А в свою баню ты еще успеешь.

Теперь я не сомневаюсь, что она отдастся мне.

Но мне смешно. Я осознаю ясно, как Божий день, и то, что если бы она отдалась мне тогда, когда я еще ее любил, то это привело бы лишь к пониманию заблуждения, к пониманию факта: "Ложно, что я ее люблю". Это ускорило бы разрыв.

Мы покупаем 2 литра рязанского пива, в производстве которого участвовал некогда и я, и сквозь метель пробираемся обратно.

Я включаю компьютер, музыку… Она начинает расспрашивать меня о Насте, о женщине, имени которого Света не знает, о женщине, которую я люблю, а это значит, о ней, Свете, которую я не люблю.

— …Мы начали жить вместе, но, как оказалось, она не та, за кого себя выдает. Я выгнал ее.

— Ты все еще любишь ее, — констатирует Света.

— Какое это имеет значение?

Я чувствую, что сильно захмелел. И приблизительно представляю, насколько захмелела Света. Ставлю стакан с пивом на маленький стульчик, отнимаю стакан у Светы и ставлю рядом. На секунду возникает картина из прошлого: вот я беру из ее руки стакан со спиртом, разбавленным яблочным соком…

Я сажусь на ручку кресла, в котором она сидит, и целую. Она не противится, как вчера. Отвечает на поцелуй. Мне не противно, но и не волнительно. В пьяной голове, как в вате, копошатся мысли: она не умеет целоваться… она говорила, что не любит целоваться… она податлива, как никогда… Настя… муж Светы… "Декамерон" Боккаччо… я соблазняю замужнюю женщину с ребенком… я ли это?.. со мной ли это происходит?… неужели так быстро проходит жизнь?.. я уже постарел…

Я ласкаю ее, закапываясь в поредевшие волосы, дотрагиваюсь до нежной кожи шеи.