Наследство от Данаи - Любовь Овсянникова

— Не знаю. Спроси? — предложила Марина своему спутнику, показывая глазами на Павла Дмитриевича.

— Вот так память у людей! — сказал меж тем Павел Дмитриевич, насмеявшись. Еще раз вытер лоб, сосредоточился на рассказе: — Ей-богу, с детьми никогда скучно не бывает. Такое отчебучить! Это прозвище, Маринка, — обратился он к девушке, — к вам от твоего прадеда Ефима Адамовича Крашенинникова перешло. Он умер, еще когда твоя мама маленькой была.

— А-а, это прадеда так называли... — Марина освоилась, и уже не имела того растерянного вида, что вначале. — Мне казалось, что оно как-то связано с демократической революцией 1991 года. Так, иногда думала я, причем здесь мы? Политика нас не интересует. А коль это от прадеда... — она потеряла интерес к этому вопросу и перевела речь на другое: — Не обижайтесь, что мы без разрешения зашли во двор. Ворота открыты были, а собака привязана.

— Мы знали, что вас нет дома. Меня отец предупредил. Если, сказал он, ворота открыты, а машины во дворе нет, значит, хозяин где-то ненадолго уехал и скоро вернется. Вот мы и ждали.

— Это тот Павел Мищенко, который ко мне на курсы водителей ходил? — спросил Павел Дмитриевич.

— Да. Говорил, что хорошую науку от вас получил.

— А ездит?

— Ездит. Недавно купил «Фольксваген-Джетта». Правда, сборка французская, модели «Bеаch», что переводится как «берег», так как партия машин, с которой одна к нам попала, предназначалась для французских курортных побережий. А о Демократе, — напомнил Павлу Дмитриевичу, — расскажите больше, если знаете.

Евгения Елисеевна вынесла небольшой журнальный столик, поставила на него вазу с яблоками и грушами. Хозяину подала полиэтиленовую бутылку с холодной «Царичанской» водой.

— Ефим Адамович, — сказал Павел Дмитриевич, обращаясь к Марине, — мамы твоей Мелании Иосифовны дедушка, был до социалистической революции 1917 года членом РСДРП — Русской социал-демократической рабочей партии. И не просто членом, а незаурядным активистом. Его неоднократно арестовывали, побывал он и в тюрьмах, и в ссылках. Там и получил партийную кличку Демократ, гордился ею. Революция избавила его от очередной ссылки, и после мыканий он каким-то образом попал к нам в Дивгород на рядовую работу — не пригодился новой власти. Мне случилось работать с ним на заводе. Рабочий он был никакой, прямо скажу. Не из пролетариев, одним словом. А вот лясы точить любил и умел. Причем каждый рассказ начинал словами: «Когда я был демократом...». Поэтому партийная кличка и осталась за ним, затем передалась потомкам. А отец твой Трясак Петр Макарович вышел из рода тихого, незаметного и прозвище Демократ взял за Меланией Иосифовной, своей женой, как приданое. 

— Так вы, значит, за рассказами? — поинтересовалась жена Павла Дмитриевича, появившись во дворе с дымящимся заварным чайником в руках. — Что ж вас интересует?

— Марина, если хочет, пусть разрабатывает в своем произведении тему Демократа, а меня заинтересовала ваша фраза: «Боюсь найти». Что вы имели в виду, или кого? — обратился к хозяину Вася Мищенко. — Неужели террористов?

Павел Дмитриевич помрачнел.

— О террористах я бы не советовал говорить в легковесном тоне. Последние события показывают, что это безбожная сила, несущая миру смертельную угрозу, и с нею необходимо считаться.

— Да, я не подумал, извините, — покраснел Василий.

Очень естественно, без предисловий и перехода Павел Дмитриевич пустился рассказывать.

Конечно, меня взять на испуг тяжело. Я в жизни всего навидался. Но хватит о грустном. Так вот, случилась со мной как-то забавное приключение. Однажды приехал я к знакомым в небольшое село, вернее хуторок, нашего территориального куста. Пора стояла горячая — косовица, и на улицах не видно было ни души.

Однако своих знакомых я дома застал, решил все дела, немного поговорил с ними, выслушал их сетования на жизнь, жалобы друг на друга, на детей и на новую власть. И поехал назад.

И вот в дороге слышу, что в машине появился какой-то посторонний звук. Прислушался. Явно идет не от мотора. Что за черт, думаю, может, сухой стебель зацепился за днище и лопочет.

День клонился к вечеру. Коровы из стад потянулись по своим дворам, гуси возвращались с водоемов. Наступало время прибираться в хозяйстве, поэтому я спешил пораньше попасть домой, так как мою работу никто не сделает.

Подъезжаю ко двору, вижу, и наша Манюня как раз во двор заворачивает, а гуси уже зашли в загородку, и гелготят там. Манюня, увидев меня, развернулась и начала мычать, дескать, дай вкусного пойла.

— Иди, моя хорошая, на место. Сейчас я быстренько напою тебя, — пообещал я скотинке.

Она у нас послушная была, сообразительная, все как человек понимала. Пошла, покачивая полным выменем.

Я оставил машину тут, где она и сейчас стоит, взялся за ведра и пошел к колодцу. Наносил воды корове, налил гусям и курам, дал попить свиньям, между делом любуясь, как мои дорогие животные и птицы утоляют жажду. Затем развел это говорливое племя по уголкам, закрыл, привязал, успокоил и задал на ночь корма: кому травы свежей, кому зерна молотого, запаренного кипятком, другим натер свеклы или насыпал кукурузы. Вся наша живность угомонилась и затихла, слышалось только удовлетворенное сопение, шарканье клювов и сладкое жевание и похрюкивание. Тогда и я присел на скамейке отдохнуть. Выделил себе для этого пять минут, так как еще должен был загнать машину в гараж и подмести двор.

Евгения Елисеевна побежала доить Манюню. Дневные хлопоты во дворе исподволь завершались, даже наша собачка Жужа перестала мух ловить и присмирела. Ветерок затих, вокруг залегла тишина, только кое-где шелестели верхушки тополей и утомленно опускали ветки вниз.

 Я снова услышал подозрительное шуршание в машине, те звуки, на которые обратил внимание еще в дороге. Что за дьявольщина? — думаю. Прислушался чутче: будто в багажнике что-то скребется или бьется. Даже жутко стало.

Подхожу ближе, тихонько открываю багажник. И что? Стоит посредине небольшой картонный короб, а в нем — возня. Хорошо помню, что я сюда ничего не ставил. Откуда он взялся? Чудеса!

Беру этот короб, ставлю на землю, начинаю открывать. Едва щель между створками крышки стала более-менее широкой, как оттуда прыгнет что-то, как бросится в одну сторону, в другую, а потом стремглав метнулось к воротам, шастнуло в открытую калитку и подалось неизвестно куда. Может, заяц или собака? Темно же стало, не видно. Да и скорость у животного была, как у реактивного самолета.

Я еще раз осмотрел багажник и, убедившись, что там больше ничего нет, загнал машину в гараж. Пока подметал двор и выносил мусор, забыл о приключении, даже жене ничего не рассказал.

А она у меня заботливая хозяйка. Сдоила коровку, перевеяла и разлила по банкам молоко, закончила хлопотать по хозяйству, навела порядок в летной кухне, и бежит, вижу, в дом. Знает, что я уже готовлю ужин. Это не всегда так бывает. Приходится и ей стряпать. Но я люблю это дело, и когда у меня есть время и настроение, то становлюсь к плите сам. Шестьдесят лет — рядом! Конечно, что она мои намерения за километр читает. И в тот вечер знала, что на столе уже все будет готово к ужину. Поэтому и старалась еще что-то прибавить к тому, что за день успела переделать. А тут под самым носом, перед входом в веранду, валяется какой-то короб! Непорядок. Она убрала его под стенку, вот тут поставила, — Павел Дмитриевич показал на место рядом со скамейкой, — и тогда уже вошла в дом.

Мои жареные грибы щекотали обоняние, мятая картофелька зазывала благоуханием свежего масла, сваренного лучку. Да что там! — роскошь. Жена бросилась мыть руки, быстрее подбираясь к тарелке.

Так кончился тот день.

Павел Дмитриевич так естественно вписал паузу в свой рассказ, что не сразу и сам понял, что молчит. Солнце уже щекотало горизонт, и в его заходящих лучах все делалось высоким и стройным, даже пузатая Оричка — точный мешок с требухой, которая как раз прошла мимо двора Диляковых, казалась березкой.

Евгения Елисеевна давно принесла и выпила чай, теперь с тихой улыбкой послушала мужа. Потом пошла по делам, а ученики, увлекшись чужими воспоминаниями, этого и не заметили. Теперь же, как рассказчик приумолк, они нашли, что и их чашки пустые, а от яблок и груш осталась только кучка огрызков. Умел Павел Дмитриевич говорить о простых вещах так увлекательно, что слушать бы да слушать — приятно было находиться в мире его героев и дел, в той обстановке, о которой он рассказывал.

— Вы так и не узнали, что было в машине? — спросила Маринка.

— Узнали. Но позже.

— И что?

— Что? — переспросил Павел Дмитриевич. — Утром я вспомнил о приключении, когда на глаза попал короб. Я встаю рано и люблю, сидя на этой скамейке, — он похлопал ее вытертую до блеска поверхность, — наблюдать восход солнца. Жена, правда, встает еще раньше, но видеть восход солнца не имеет возможности: как раз идет на запад — гонит Манюню в стадо. А возвращается оттуда, когда солнце уже висит над горизонтом и тайна его появления исчезает.