Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций] - Василий Ключевский

Но, не довольствуясь своей землевладельческой монополией, дворянство хотело пользоваться и фабрично-заводским правом. Князь Щербатов и здесь исходил из высших начал и очень своеобразно выводил это притязание из «самой сущности заводов и фабрик». Государство прочно, когда утверждается на знатных и достаточных фамилиях, как на непоколебимых столпах. Величие испанского и французского государств основано на знатных родах. Подразумевается заключение, что знатные роды должны чем-нибудь богатеть. Владение землею — право одних дворян; руды родятся в земле, следовательно, минеральные заводы должны составлять одно из дворянских прав.

Депутаты от купечества с насмешливой укоризной возражали, что фабричные и всякие торговые промыслы не к лицу благородному русскому дворянству, что его дело стараться об усовершенствовании земледелия своих крестьян. Один городской депутат указал на резкую разницу между купцом и помещиком в фабричном деле: купец, построив фабрику, целой сельской округе дает заработок, помогая ей исправно платить подати и господские оброки, а помещик-фабрикант только отягощает своих крепостных новыми бесплатными работами, да и дело ведет плохо, не зная его секрета.

Спор из-за крепостного права. Но и город вторгался в чужие «прерогативы». Купеческие депутаты настойчиво добивались права иметь крепостных приказчиков и работников при неблагонадежности вольнонаемных: заберут деньги вперед и убегут, не отработав их.

Особенно неисправны наемные слуги из помещичьих людей, ленивы, вороваты — знак воспитания, какое получали они у своих господ. Крепостное право было костью, какую государственная власть бросила всем классам русского общества. С манифеста 18 февраля 1762 г. оно утратило в дворянских руках свое политическое оправдание, оставаясь законным, перестало быть справедливым.

Как видно по наказам, из сознания дворян уже тогда пропала мысль, что их землевладение с крепостными душами — условное право, государственная правообязанность, что они только наполовину собственники, а наполовину ответственные (судебно) — полицейские агенты государства. Один наказ просил подтвердить в проекте нового уложения, что «узаконенная издревле помещицкая власть над людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так и впредь будет». Но такой взгляд дворян подрывал их же крепостную монополию: если право населенного землевладения — простая частная собственность, не было причин отказывать в нем недворянам.

Другие классы общества не оспаривали этого права у дворянства, но хотели, чтобы сословие поделилось им. Надобно было изобрести высшие государственные соображения для оправдания его исключительной принадлежности дворянству, т. е. надобно было выступление князя Щербатова: это была его роль в Комиссии. Он выступил с новым политическим силлогизмом. Звание обязывает дворян с особливым усердием служить государю и отечеству.

Эта служба состоит в управлении другими подданными своего государя, а к этому надобно приготовиться воспитанием. Для такой подготовки дворянам и дано право иметь деревни и рабов, на которых они с младенчества учатся управлять частями империи.

Заключение следует само собой. Рабовладение должно быть привилегией только правящего сословия. Итак, крепостное право есть школа русских государственных людей и рабовладельческая деревня — образец управления русской империей. Запальчивый князь и на этот раз не сумел смолчать. Впрочем, не менее замечательно и мнение керенского дворянства, оправдывавшего в своем наказе неограниченную власть помещика над крепостными тем, что российский народ «сравнения не имеет в качествах с европейскими».

Далее, купцы могли приобретать крепостных, если бы им это было разрешено, только без земли в розницу. «Устыдимся, — продолжал князь Щербатов, — одной мысли дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и поодиночке был продаваем». Но князь не полагался на дворянскую стыдливость, зная, как охотно дворяне торгуют крепостными в розницу, и он высказал твердую уверенность, что Комиссия законом запретит продажу людей поодиночке без земли — постыдное дело, при одной мысли о котором в князе, по его признанию, вся кровь волновалась.

Так речь, направленная против купеческого притязания, невольно повернулась у оратора против своей же дворянской братии. Между тем почти полвека назад Петр I высказал Сенату желание, или требование, пресечь розничную продажу крепостных людей. Народнохозяйственный вред приобретения крепостных купцами князь Щербатов доказывал и статистическим расчетом. Из 71/2 млн. крестьянских душ настоящих хлебопашцев-работников не более 3300 тыс. на 17 млн. всех жителей России; следовательно, каждый пахарь должен приготовить хлеба на 5 человек с лишком. Если из 20 тыс. купцов каждый купит по две семьи, убавится еще 40 тыс. пахарей.

Но той же статистикой, которую князь Щербатов привлекал к защите дворянской монополии крестьянского душевладения, пользовались и купцы, отстаивая свою торговую монополию против крестьян; один из их депутатов рассчитал, что вследствие торговых занятий хлебопашцев не остается и 2 млн., а с того обилие пустырей и дороговизна.

Дворянство не довольствовалось своим наличным землевладением, простирало виды на бывшие церковные земли с крестьянами: в дворянских наказах встречаем пункт «о продаже дворянству экономических деревень». При совершенно непроницаемом рабовладельческом «умоначертании» дворянской массы было бесполезно прямо поднимать вопрос об отмене крепостного права. Депутат от козловского дворянства Коробьин попытался подойти к неприкосновенному вопросу стороной: при рассуждении Комиссии о крестьянских побегах он указал как на главную их причину на возмутительный произвол помещиков в распоряжении крестьянским трудом и имуществом и предложил, не трогая помещичьей власти над крепостным лицом, ограничить его право на то, что крепостной приобрел собственным трудом. Коробьина поддерживал «Наказ» императрицы, 261-я статья которого гласила, что «законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества». Но в Комиссии нашли невозможным такое разделение помещичьей власти, и Коробьин привлек на свою сторону только 3 голоса, а 18 голосов было против него.

Между тем предложение Коробьина было правильным приступом к делу. Власть над лицом крепостного принадлежала помещику как полицейскому агенту правительства. Коробьин отделял эту власть от прав частного владельца крепостных душ. Крепостного человека делал вещью отказ закона защищать его имущество. Законная защита имущества крепостного человека должна была вести к законному ограждению его труда и самой личности, как податного плательщика. Разделением судебно-полицейских полномочий и владельческих прав помещика открывается и Положение 19 февраля 1861 г.

В смешении этих разнородных элементов заключалась вся ложь правительственного и помещичьего взгляда на крепостной вопрос, запутавшая и замедлившая его решение на несколько поколений. Этим смешением стиралось всякое различие между правом и злоупотреблением. Им же объясняется и появление статьи в депутатском наказе одного из правительственных мест «о учинении закона, как поступать в случае того, когда от побоев помещиков случится людям смерть». В Древней Руси закон не наказывал господина, причинившего побоями смерть своему холопу, который считался вещью. Но в XVIII в. крепостной человек был не вещь, не раб, как по недомыслию величал его князь Щербатов с другими дворянскими депутатами, а ревизская душа, государственное лицо, только неполноправное, и причинение ему смертельных побоев подлежало вменение как обыкновенное убийство. Если даже правительственное место чувствовало потребность в особом законе на этот случай, это значило только, что государственная власть не понимала и не умела применять собственных законов.

Екатерину возмущал взгляд депутатов на крепостных как на рабов. В один из приливов негодования она набросала заметку: «Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет; все, что следует о рабе, есть следствие сего богоугодного положения и совершенно для скотины и скотиною делано».

Но в Комиссии на крепостное право смотрели не как на правовой вопрос, а как на добычу, в которой, как в пойманном медведе, все классы общества: и купечество, и приказно-служащие, и казаки, и даже черносошные крестьяне — спешили урвать свою долю. И духовенство не преминуло очутиться при дележе, и оно ухватилось за край медвежьего ушка: в один из городских депутатских наказов оно провело ходатайство о дозволении священно- и церковнослужителям наравне с купечеством и разночинцами покупать крестьян и дворовых людей.