На день погребения моего - Томас Пинчон

пистолет Уэбли, ровно наполовину высунув его из тумана. Тейн, чувствуя себя в безопасности под каким-то покровом отстранения, кажется, не был удивлен:

  —  О, это Лейтвуд. А мы думали, ты мертв.

  — А вот он я, Тейн, преследую тебя.

—  Доклады в Бельведер о твоей миссии были просто блестящи, сам Крон-Принц...

 —  Избавь нас обоих от этих подробностей, Тейн, и приготовься.

   Тейн наклонился, защищаясь, но Киприан исчез.

 — Ну ты и шустрый, как для ленивого содомита! — крикнул Тейн в пустой двор. Тут Киприан мог испытать приступ сожалений от этого обращения к их прошлому.

По мере приближения кризиса он начал замечать, что ему всё сложнее выносить повседневность. Он не спал. Когда он пил, чтобы уснуть, просыпался снова спустя час судорожного сна, в котором Яшмин предавала его снова и снова в лапы некой государственной машины, в рамках сна известной как «Австрия». Но даже во сне он знал, что это не может быть правдой. Он просыпался, воображая, что истинное имя было раскрыто, но шок пробуждения стер его из памяти.

 — Это произойдет сегодня, если всё будет хорошо, с— казал Князь с улыбкой, унылость которой была вызвана скорее беспокойством, чем раскаянием. Они с Киприаном договорились встретиться тайно поздно вечером в Джакомуцци.

  —  Вы имеете полное право присутствовать.

 — Знаю. Но поскольку братья Оттициан в городе, сейчас лучше не стоять у них на пути и позволить осуществить возмездие.

Князь посмотрел на него с сомнением:

—   Может быть, вы хотели бы чего-то еще?

  — Лишь поблагодарить Ваше Высочество за усилия в этом вопросе.

 Принц владел присущим царственным особам даром понимания, когда и как нужно скрывать свое презрение. Необходимое в мире умение, не только потому, что по-настоящему кровожадные люди могут оказаться чувствительны к оскорблениям, но и, хотя сложно представить, он сам то и дело ошибался. Человек, не знающий, сколько просить, несомненно, заслуживает презрения, но иногда, хоть и нечасто, он может просто ничего не хотеть для себя, и это заслуживает уважения, хотя бы как редкий факт.

 —  Вы придете на следующей неделе на остров, на наш ежегодный бал?

  —  Мне нечего надеть.

   Он улыбнулся, позволяя Киприану думать, что это ностальгия.

 —   Принчипесса подберет для вас что-нибудь.

  — У нее утонченный вкус.

   Князь щурился на солнце сквозь свой монокль из Монтепульчиано.

 —  В некоторых вопросах, вероятно.

В то самое мгновение, когда Тейн вышел с вокзала на Понте дельи Скальци, он понял, что должен остаться в Венеции. Под защитой, если не в безопасности. Сейчас его преторианцы разъехались с поручениями на разные границы его владений, но в случае необходимости сама Венеция обнимет и защитит его. Он попытался представить, что было бы, если бы он не приехал в Венецию, возможно, в последний раз, по какой-либо причине, связанной с Киприаном Лейтвудом. Это пламя, конечно же, объединяло их с давних пор. Но он не желал оставить последний ход за бледным маленьким содомитом. Лейтвуд был исключительно, непозволительно удачлив, но он был в игре не настолько давно, чтобы заслужить эту удачу.

Сначала отсутствие Винченцо и Паскуале Тейна скорее разозлило, чем обеспокоило. Они обычно встречали его на платформе, а в этот раз он предупредил их намного заранее. Когда он поднимался на мост, его озарил холодный свет подозрения: возможно, он отправлял им весточки слишком быстро, нежелательные силы могли их перехватывать и мобилизоваться.

 —  Синьор Тейн, думаю, вы кое что забыли на твердой земле.

— Незнакомцы стояли на вершине моста. Опускалась ночь. Он не мог толком рассмотреть ни одно из лиц.

Его привели на заброшенную фабрику на краю Местре. Союзники окружили помещение, держась в тени.

—  Призраки, — сказал Вострослав. — Промышленные призраки. Ваш мир их отвергает, поэтому они преследуют его, бродят, поют, при необходимости будят от оцепенения.

— Ржавые блоки и карданные валы с протертыми кожаными ремнями, свисавшими с них, повсюду над головой. На полу черные пятна от бивачных костров временных гостей. На железной полке различные инструменты, включая бурав, пилу мясника и черногорский револьвер Гассера калибром 11 мм, который принес Златко на случай, если понадобится быстрый конец.

— Избавим всех нас от лишних неудобств, —  сказал Вострослав, — ты ничего не можешь нам сказать. Ничего не можешь нам заплатить. Для тебя начинается долгая история крови и покаяния, и монета в этих платежах выбита не из металла, а из Времени.

 —  Давайте не тянуть резину? — сказал Тейн.

Они вырезали его правый глаз плотницким долотом. Показали глаз ему, прежде чем швырнуть крысам, поджидавшим в тени.

 — Одного глаза не хватало в теле Владо, — сказал Златко. — Мы заберем оба твоих.

 — Два ока за око, —  безжалостно ухмыльнулся Златко, — это принцип «Ускока», мы ведь дикари, видишь ли, хотя минуту спустя, — приближаясь с долотом, — уже не увидишь.

 — Когда вы, люди, пытаете, вы просто стараетесь искалечить, - сказал Вострослав. —  Оставить какую-то отметину диспропорции. Мы предпочитаем симметрию ущерба — даруем благодать. Оставляем отметину на душе.

Вскоре боль превратила последние слова Тейна в артикулированный крик, словно он пребывал в каком-то экстазе. Златко стоял у полки с инструментами, его раздражал философский подход брата. Он сразу использовал бы пистолет и провел бы оставшуюся часть вечера в баре.

В один прекрасный день Киприан получил сообщение от Яшмин, начинавшееся словами «Мне необходимо с тобой увидеться». Остальной текст он забыл. По-видимому, она посетила Рэтти, который и сообщил ей, где может находиться Киприан.

Яшмин остановилась с Американцем, которого сегодня нигде не было видно, в пансионе возле Сан-Сте. Она поприветствовала Киприана в светлой английской блузе, выглядевшей просто, но стоившей по меньшей мере двести лир. Волосы подстрижены до плеч. Взгляд, как всегда, роковой.

—  Так значит, старина Рэтти снова в городе. Конечно же, ты его очаровала, или он уж совсем рассеян.

  —  Я была рада снова с ним повидаться.

  — Давно не виделись, да?

  — С тех пор, как мы с Владо покинули Триест, полагаю. Точно не помню.

  — Нет. Зачем тебе?

  —  Киприан...

  —  А Владо хорошо о