Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

неизменно награждавшийся орденами к праздничным датам, он и вел себя всегда исключительно осмотрительно. На приснопамятном собрании 30 октября 1958 года, где линчевали автора «Доктора Живаго», не выступил, но уже на следующем писательском сходе поддержал-таки «единодушное гневное осуждение антипатриотической деятельности Б. Пастернака» (Литературная газета, 13 ноября 1958 года). И, уж понятное дело, никогда не подписывал никаких крамольных писем, и даже на похороны Пастернака, своего переделкинского соседа, не пришел, сказал, — как записано в дневнике К. Чуковского, — что вообще не участвует «в антиправительственных демонстрациях»[3297].

Но вот поди ж ты: слыл, — сказали бы сейчас, — рукопожатным, вполне себе вольнодумным и, человек состоятельный, с барственными замашками, после переезда из Питера в Москву устроил у себя дома настоящий салон, и, — сошлемся еще раз на Н. Кожевникову, — «если пытаться всех перечислить, кто у Штейнов бывал, бумаги не хватит»[3298].

В. Розов рассказывает, впрочем, что своей популярностью этот салон был обязан не столько самому Ш., державшемуся как бы в тени, сколько его жене Людмиле Яковлевне Штейн-Путиевской, «ее умению привечать и даже коллекционировать личности». Ну и их зятю И. Кваше, модному актеру модного театра «Современник», конечно. Так что собирались на штейновский огонек «и адмиралы, и генералы, и народные артисты, и знаменитые барды, и выдающиеся ученые — и всегда там был накрыт большой круглый стол красного дерева, уставленный закусками, сластями, винами». Там, — вспоминает В. Розов, — Владимир Высоцкий «исполнял свои новые песни, в том числе ставшую знаменитой „Охоту на волков“»[3299], там, «как всегда, отбивая ритм рукой, читал свои стихи Андрей Вознесенский», «с глубокой проникновенностью пел Булат Окуджава», «своим слегка выспренним тоном, сама наслаждаясь музыкой стиха, читала, будто пела, свои стихи Белла Ахмадулина»[3300].

Что ж, роль салонов, дачных поселков, домов творчества и кухонь, как и роль профессиональных писательских жен в литературной жизни советской эпохи, еще ждет своего исследователя. Нам же пока достаточно согласиться с Н. Кожевниковой, утверждающей, что зачастую «никакое официальное одобрение, никакая хвалебная рецензия не могли даже отдаленно равняться по влиянию с тем, что возникало из шепота на тех самых, уже набивших оскомину кухнях»[3301]. И добавить, что пересуды и слухи, рождавшиеся в застольном дружеском общении, расходились так широко, что не могли не достигать и всеслышащих ушей тех, кому по должности все знать положено.

По этой части к Ш., как рассказывают, уже у его современников были вопросы. Они и сейчас есть. Ну вот, например, выдержка из справки о том, как летом 1958 года писатели отреагировали на роман В. Кочетова «Братья Ершовы», которую в ЦК КПСС направил начальник одного из отделов 4-го управления КГБ Ф. Бобков:

Драматург А. Штейн рассказал мне, что и в Коктебеле, откуда он недавно приехал, и в Переделкине, где он отдыхает на даче, все почти без исключения писатели резко отрицательно относятся к роману: «Гуляют по Переделкину Федин с Леоновым, Вс. Иванов с К. Чуковским, Ираклий Андроников с Катаевым и издеваются над Кочетовым, рассказывают друг другу самые вопиющие эпизоды, приводят цитаты, а выступать никто из них не хочет, все боятся неприятностей, берегут нервы»[3302].

Взято, как мы понимаем, из доверительного разговора. Но только ли разговорами ограничивалось общение вольнодумного драматурга с офицерами госбезопасности или закрытые архивы хранят, возможно, еще более выразительные документы? Как знать. Во всяком случае, в давно забытых книгах Ш. ответа на эти вопросы наверняка нет. Вряд ли они есть и в до сих пор, увы, не опубликованных дневниках его жены.

Но прочесть хотелось бы.

Соч.: Непридуманное. М.: Современник, 1985; Избранное: В 2 т. М.: Искусство, 1988; И не только о нем…: Повесть. М.: Сов. писатель, 1990.

Шукшин Василий Макарович (1929–1974)

Эталонный русский, воплощение, по единодушному мнению, нашего национального характера, Ш. родом был из обрусевшей мордвы — как по матери, так и по отцу, которого органы увели на смерть в 1933 году[3303].

Так что рос Ш. в родном селе «вражонком»[3304], и любить советскую власть ему было не за что. Вот и в комсомол он вступил уже только в 24 года после службы на флоте (1953), зато, войдя в разум, быстро сделал пусть небольшую, но карьеру, побыл несколько месяцев директором вечерней школы колхозной молодежи, даже, — по некоторым свидетельствам, — вторым секретарем Сросткинского райкома ВЛКСМ[3305] и покорять Москву в 1954 году отправился уже кандидатом в члены партии.

Тут-то и вмешалось Провидение — от Литературного и от Историко-архивного института уберегло, а привело во ВГИК, в мастерскую М. Ромма, который Ш. особо не выделял, однако через год выдал ему рекомендацию в члены КПСС[3306], и комсорг курса Ш. вел себя поначалу как должно: заявил, например, на партийном собрании 18 декабря 1956-го, что студенты из стран народной демократии «разносят нередко вредную информацию (особенно из Польши и Венгрии), и учащиеся им верят».

На этом его реверансы перед властью, собственно, и закончились. Осваиваясь в непривычной для него среде, Ш. много фордыбачил и куролесил, «влипал, — как говорит А. Варламов, — во всякого рода неприятные истории»[3307], но и работал однако же много: еще студентом как актер снялся в фильмах «Убийцы» у А. Тарковского и А. Гордона, «Тихий Дон» у С. Герасимова, «Два Федора» у М. Хуциева, «Простая история» у Ю. Егорова, еще где-то, поставил удачную дипломную ленту «Из Лебяжьего сообщают» (1960). За дебютным рассказом «Двое на телеге» (Смена. 1958. № 15) пошли и публикации — по случайному стечению обстоятельств в «Октябре» у В. Кочетова, только-только заступившего на свой пост, и он за «паренька с Алтая» просто схватился: мало того что бесперебойно печатал (1961. № 3; 1962. № 1, 5), так еще и нахваливал в интервью (Комсомольская правда, 16 ноября 1962 года), рекомендовал к печати первую шукшинскую книгу «Сельские жители» (1963), даже пробил молодому писателю, бездомному после института, московскую прописку.

Судьба, казалось бы, определилась. Как вдруг В. Некрасов, подружившийся с Ш., передал папку с рассказами Ш. в редакцию «Нового мира»[3308], и, — вспоминает А. Берзер, ведавшая там прозой, — «кто-то сказал, увидев у меня эту папку: — Знаете, он напечатался в „Октябре“. Я стала читать рассказы. Они не имели никакого отношения к этим словам»[3309].

После первой публикации в «Новом мире» (1963. № 2) появилось еще шесть, «крутая, — по словам И. Борисовой, работавшей в том же отделе прозы, — спираль шукшинского восхождения»[3310]. Однако, не став патентованным «кочетовцем», Ш. не стал и «новомировцем» в полном смысле этого слова; во всяком случае, А. Твардовский ни разу даже не упомянул его имя в своих двухтомных