Джузеппе Бальзамо (Записки врача) - Александр Дюма

— О ком это вы опять?

— На этот раз я говорю о бедном, искренне преданном слуге вашего величества. Вот, сир, настоящий образец служения своему королю, и вы справедливо его оценили. На сей раз готов поручиться, ваша милость не ошибется.

— О ком все-таки речь, герцог? Говорите скорее, мне некогда!

— Я хочу напомнить вам, сир, — мягко отвечал Ришелье, — о сыне одного и брате другой. Я говорю о Филиппе де Таверне, храбром юноше, которому вы, ваше величество, дали полк.

— Я? Чтоб я кому бы то ни было дал полк?

— Да, сир, Филипп де Таверне ожидает полк; вы изволили ему обещать его.

— Я?

— Разумеется, сир!

— Вы с ума сошли!

— Да что вы?

— Ничего я ему не давал, маршал.

— В самом деле?

— Какого дьявола вы вмешиваетесь в это дело?

— Но, сир…

— Разве вас это касается?

— Ни в коей мере.

— Значит, вы поклялись вместе с этим негодяем поджарить меня на медленном огне?

— Чего же вы хотите, сир! Мне казалось — теперь я и сам вижу свою ошибку — что вы, ваше величество, обещали…

— Это не мое дело, герцог. У меня же есть военный министр. Я не раздаю полки… Полк!.. Кто вам сказал такую чепуху? Так вы стали заступником этой семейки? Ведь я вам говорил, что вы напрасно со мной об этом заговорили. Вы довели меня до бешенства!

— О сир!

— Да, до бешенства! Черт бы побрал этих адвокатов! Теперь мне целый день и кусок хлеба в горло не полезет.

Король повернулся к герцогу спиной и в гневе удалился в кабинет, превратив Ришелье в несчастнейшего из смертных.

— Уж теперь, — пробормотал герцог, — я знаю, как к этому отнестись.

Ришелье отряхнул платком одежду (от потрясения с его лица осыпалась пудра) и направился к галерее, в тот самый угол, где с жадным нетерпением его поджидал друг.

Завидев маршала, барон бросился к нему, как паук на свою жертву, в надежде узнать свежие новости.

Блестя глазами, сложив губы бантиком, с распростертыми объятиями он преградил ему путь.

— Ну, что нового? — спросил он.

— Кое-что новое есть, сударь, — отвечал Ришелье, напрягшись всем телом, презрительно скривив губы и яростно набросившись на свое жабо, — я прошу вас более не обращаться ко мне.

Таверне с изумлением взглянул на герцога.

— Да, вы прогневили короля, — продолжал Ришелье, — а на кого гневается король, тот и мой враг.

Таверне, как громом пораженный, словно врос в мраморный пол.

Ришелье пошел дальше.

На выходе из Зеркальной галереи его ждал выездной лакей.

— В Люсьенн! — приказал ему Ришелье и скрылся.

CXXXVII

ОБМОРОКИ АНДРЕ

Когда Таверне пришел в себя и осмыслил то, что он называл своим несчастьем, он понял, что настало время серьезного объяснения с той, что явилась главной причиной стольких тревог.

Кипя от гнева и возмущения, он направился в апартаменты Андре.

Девушка заканчивала туалет: подняв кверху руки, она прятала за уши две непокорные пряди волос.

Андре услыхала шаги отца в передней в ту минуту, как, зажав под мышкой книгу, она собиралась выйти за порог.

— Здравствуй, Андре! — приветствовал ее барон де Таверне. — Ты уходишь?

— Да, отец.

— Одна?

— Как видите.

— Так ты, стало быть, по-прежнему живешь здесь одна?

— С тех пор как Николь исчезла, у меня нет горничной.

— Нельзя же допустить, чтобы ты одевалась сама, Андре, это может тебе повредить: ты не будешь иметь при дворе успеха. Ведь я тебе уже говорил, как следует себя вести, Андре.

— Прошу прощения, отец, меня ожидает дофина.

— Уверяю тебя, Андре, — продолжал Таверне, все более горячась от собственных слов, — смею вас, мадемуазель, уверить, что над вашей простотой скоро все здесь будут смеяться.

— Отец…

— Насмешка убийственна где угодно, а уж тем более при дворе.

— Я об этом подумаю. А пока, я полагаю, ее высочество дофина простит мне, что я оделась не очень элегантно, потому что торопилась явиться к ней.

— Ступай, но возвращайся, пожалуйста, сразу же, как только освободишься: мне нужно поговорить с тобой об одном очень серьезном деле.

— Хорошо, отец, — отвечала Андре и пошла прочь.

Барон смотрел на нее в упор.

— Подождите, подождите! — воскликнул он. — Нельзя же выходить в таком виде, вы забыли нарумяниться, мадемуазель, вы до отвращения бледны!

— Я, отец? — остановившись, переспросила Андре.

— Нет, в самом деле, о чем вы думаете, когда смотрите на себя в зеркало? Ваши щеки бледнее воска, у вас огромные синяки под глазами. Нельзя, мадемуазель, показываться в таком виде, иначе люди будут от вас шарахаться.

— У меня нет времени что-нибудь менять в своем туалете, отец.

— Это ужасно! — вскричал Таверне, пожимая плечами. — Послал же мне Господь дочку! До чего мне не везет! Андре! Андре!

Но Андре уже сбежала по лестнице.

Она обернулась.

— Скажитесь, по крайней мере, больной! — крикнул Таверне. — Попытайтесь хотя бы заинтриговать, раз уж не хотите быть привлекательной!

— Ну, это будет нетрудно, отец, и, если я скажу, что больна, мне не придется лгать: я действительно чувствую себя не вполне здоровой.

— Ну вот, — проворчал барон, — этого нам только не хватало… больна! — И он процедил сквозь зубы:

— Черт бы побрал этих недотрог!

Он вернулся в комнату дочери и занялся тщательными поисками того, что натолкнуло бы его на мысль и помогло бы ему составить свое мнение о происходящем.

В это время Андре пересекла эспланаду и шла мимо цветника. Временами она поднимала голову и подставляла лицо свежему ветру, потому что запах недавно распустившихся цветов слишком сильно ударял ей в голову и заставлял ее вздрагивать всем телом.

Шатаясь под палящими лучами солнца и в поисках опоры, девушка с трудом добралась до приемных Трианона, пытаясь справиться с неведомым недугом. Герцогиня де Ноай, стоявшая на пороге кабинета дофины, с первых слов дала понять Андре, что ее давно ждут.

В самом деле, аббат ***, носивший звание чтеца ее королевского высочества, завтракал с принцессой: она частенько оказывала подобные милости кому-нибудь из своего ближайшего окружения.

Аббат расхваливал превосходные хлебцы с маслом, которые немецкие хозяйки так умело раскладывают вокруг чашечки кофе со сливками.

Аббат не читал, а говорил: он передавал ее высочеству последние новости из Вены, почерпнутые им у газетчиков и дипломатов. В те времена политика делалась у всех на виду, и это получалось, надо признать, ничуть не хуже, чем в святая святых тайных канцелярий. Нередко также бывало, что кабинет министров узнавал новости от господ из Пале-Рояля, где угадывались, а то и придумывались шахматные ходы Версаля.