Публичное одиночество - Никита Михалков

Моя Студия, которой пятнадцать лет, на сегодняшний день единственная в стране Студия, которой не стыдно. Есть повод горевать о других погрешностях в моей жизни, но за то, что мы сделали, нам не стыдно. Мы не бежали, не догоняли, не прыгали с одной колеи на другую, не бегали на демонстрации, не декларировали ничего, мы просто следовали тем традициям, которые в нас были заложены. (XV, 25)

ЧЕРНОМЫРДИН

(1995)

Мало кто может быть доволен сегодня работой правительства.

Но за одного битого двух небитых дают. Тому же Черномырдину досталось тяжелейшее наследие…

Самое страшное, что может быть в России, – это голодные и обиженные у власти. Да, нынешняя власть – уже не голодная, как это ни цинично звучит, и значит, она может заняться делами государства, а не только своими собственными.

Если смотреть по-серьезному на страну и ее будущее, то в Черномырдине я вижу обстоятельность, отсутствие желания давать невыполнимые обещания и искреннее желание что-то делать.

И он – делает. (II, 29)

«ЧЕРНУХА»

(1998)

Интервьюер: «Чернуха» и «порнуха», которую Вы не снимали и не снимаете, тем не менее существует. Каким образом можно регулировать это – вводить худсоветы или цензурные варианты?

Нужно просто слушать жизнь.

А как Вы научите их это делать?

Очень просто. Рублем.

Допустим, картина «Маленькая Вера», которая была «бумом». Первая ласточка, люди кинулись туда… Но дело в том, что на сегодняшний день глубоким заблуждением является считать, что те картины, которые были прибыльными и кассовыми пять-шесть лет назад, удерживают зрителей в зале.

Это неправда.

Невозможно существовать людям, особенно в тех условиях, в которых они сегодня существуют, без того, чтобы они ощущали себя (как бы помягче сказать) уродами, дебилами, ублюдками. Если все время человеку говорить, что он живет в обществе проституток, убийц, наемников, коррупционеров, мафиози, наркоманов, то у него вымывается почва из-под его ступней, ему не за что удержаться в этой жизни. Особенно сегодня. Это кино лишено связи с теми, от кого кинематографисты хотят получать деньги, – со зрителями.

Но не только кино и телевидение строят свою жизнь, предлагая те же условия игры, что мы – ублюдки.

Это та самая недальновидность людей, которые никогда не имели дело с Россией и не имели дело с ее историей.

Им почему-то кажется, что мы такие.

Дело даже не в этом. Дело в том, что они не понимают, что если человеку все время говорить, что он ублюдок и убийца, то он в него превратится.

Если сегодня к этому не отнестись как к государственной проблеме, проблеме национальной безопасности, то в будущем ничто не остановит людей, если они сами захотят это поломать. И они сметут все. И правых, и левых, и праведных, и неправедных.

Доводить до этого – значит абсолютно не задумываться ни о своем будущем, ни о будущем своих детей.

Но это приносит прибыль, это живые деньги…

Правильно.

И все-таки в России долго запрягают, но быстро ездят.

Если не представлять себе то, что может быть с людьми, если не регулировать это, они отвернутся и не понесут своих денег.

Я не должен приходить в кинотеатр и закрывать глаза дочери или сыну, зажимать уши жене – таким образом я разрушаю институт кинематографа как зрелища, как акцию и явление. Если человек, глядя на экран, все время чувствует себя неловко – это не может в результате принести прибыль.

Потому что люди не захотят присутствовать все вместе на этом зрелище… (VI, 1)

(2002)

С этой самой «чернушностью» вообще интересная история.

Была такая картина режиссера Каневского «Замри. Умри. Воскресни». Потрясающая картина человека из самых недр народных, выросшего на Дальнем Востоке. Пронзающая картина. Изнутри все сделано.

Режиссер получает за нее «Золотую камеру» на Каннском кинофестивале, одевается в самом модном магазине и решает: «Оба-на! Нашел золотую жилу!» И начинает инсценировать всякую мерзость.

И все! Искусство закончилось!

Господь ему дал в какой-то момент возможность почувствовать, что не он хозяин своего таланта, он только проводник между Господом и остальными.

Но где там! Решил человек, что поймал бога за бороду…

А люди посмотрели его новые работы и ахнули: «Да что это такое?! Там было мерзко – тут еще мерзее».

Когда он был обнаженно искренен, когда пропустил все, о чем снимал, через себя, через свое детство, это было одухотворенным, была мощь и правда. А когда начал клепать то, что показалось нужным для успеха, искусство ушло, пропало, растворилось. (I, 92)

ЧЕХОВ

(1979)

У Чехова (по мотивам произведений которого поставлен фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино») мне дороги его человеческая боль, его душевный крик, всегда мучающий вопрос – так ли жить надо, как живем?

Поэтическую структуру его творчества можно сравнить с айсбергом, подводная часть которого – боль, сострадание и гнев против пошлости, скудости ума и бездуховности… (I, 9)

(1990)

Я надеюсь, что когда-нибудь поставлю «Вишневый сад». По моему мнению, гениальная пьеса. Сейчас пересматриваю Чехова для себя, и возникают совершенно противоположные акценты.

Что такое «Чайка»?

Это трагедия людей, перешагнувших возможности своего дарования. Перешагнули право божественное, стали заниматься тем, на что нет призвания. Нина Заречная была бы замечательная девочка. Она стала бы матерью, кончила бы курсы. Так нет: «львы, крокодилы…» То есть, как только человек перешагивает через порог, когда надо нести ответственность талантом, а он не соответствует, то рушится все: жизнь, взаимоотношения; все виноваты, трагедия возникает жуткая… Вся драматургия Чехова построена на запретной любви: я люблю – меня не любят; мы не можем любить друг друга, она любит, я не могу – женат. То есть когда смотришь на Чехова сейчас, когда отметается трактовка МХАТа, ты вдруг начинаешь рассматривать индивидуально каждого – и возникает абсолютно другое значение.

Я мечтаю поставить «Иванова». Он сам про себя говорит: «Я взвалил на себя непосильную ношу – надорвался». Совершенно противоположная концепция обвинению среды, ибо у каждого человека есть выход: можно совершить, а можно не совершить; можно пойти, а можно не пойти – остаться; можно сказать, а можно промолчать.

Я мечтаю с одними и теми же актерами сделать триптих пьес Чехова с Мастроянни в главной роли. Притом что на Западе он будет играть по-русски вместе с русскими актерами. И запустить их в годовое турне по миру: Нью-Йорк, Токио, Бомбей… (I, 31)

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});