Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

делает, что хочет, я развелся с ней. Девушка? Конечно, невелика важность, коль она умрет, девушек ведь много, но я буду просить о ее помиловании!

Все это я говорил беззаботно, ибо хорошо знал, что жена моя и дочь вне власти Чаки.

— Проси, проси милости! — сказал воин, смеясь. — Все остальные, рожденные тобой, умерли по приказанию царя!

— Неужели? — спокойно ответил я, хотя колени мои дрожали, язык прилип к гортани. — На то царская воля! Подрезанная ветвь дает новые ростки, у меня будут другие дети!

— Так, Мопо, но раньше найди жен, ибо твои умерли!

— В самом деле? — отвечал я. — Что же, и тут царская воля. Мне самому надоели эти крикуньи!

— Слушай же дальше, Мопо, — продолжал воин, — чтобы иметь новых жен, надо жить, от мертвых не рождается потомство, а мне сдается, что Чака уже точит тот ассегай, который снесет тебе голову!

— Пусть так, — ответил я, — царь лучше знает. Высоко солнце над моей головой и долог путь. Убаюканные ассегаем крепко спят!

Так говорил я, отец мой, и правда, мне хотелось умереть. Мир после этих утрат был пуст для меня.

Моих спутников допросили, чтобы выяснить, правду ли я говорю, и мы двинулись в путь. Дорогой я постепенно узнал все, что произошло в царском краале.

После моего ухода лазутчики донесли Чаке, что вторая жена моя Анаиди занемогла и в беспамятстве повторяет загадочные слова. Когда зашло солнце, Чака взял с собой трех воинов и пошел с ними в мой крааль. Он оставил воинов у ворот, приказав им не пропускать никого ни туда, ни обратно, а сам вошел в шалаш, где лежала больная Анаиди, вооруженный своим маленьким ассегаем с рукояткой из алого царского дерева.

В шалаше находилась, Унанда и Балека, пришедшие поласкать Умелопогаса. Но они нашли только других моих детей и жен. Тогда они отослали всех, кроме Мусы, сына больной Анаиди, того самого мальчика, который родился восьмью днями раньше Умелопогаса. Задержав Мусу в шалаше, они стали ласкать его, иначе равнодушие их к другим детям возбудит подозрение остальных жен.

Когда они так сидели, в дверях вдруг мелькнула чья-то тень, сам царь подкрался к ним и увидел, как они нянчились с Мусой. Они же, узнав его, бросились к его ногам, славя. Но он угрюмо улыбнулся и велел им сесть. Потом обратился со словами:

— Вас поражает, Унанда, мать моя, Балека, жена моя, почему я пришел сюда в шалаш Мопо, сына Македама? Мне сказали, что его жена Анаиди занемогла. Не она ли там лежит? Как первый врач в стране, я пришел излечить ее, знайте это, Унанда, мать моя, Балека, жена моя!

Так говорил он, огладывая их и понюхивая табак с лезвия своего маленького ассегая, но они дрожали от страха, так как знали, что если Чака говорит коротко — замышляет смерть. Унанда, Мать небес, ответила ему, что они рады его приходу, ибо его лекарство, наверное, успокоит больную.

— Конечно, — сказал он, — меня забавляет, мать моя и сестра, видеть, как вы ласкаете вот этого ребенка. Даже если бы он был вашей крови, вы не могли бы любить его больше!

Опять они задрожали и молились в душе, чтобы только что заснувшая Анаиди не проснулась и не стала бормотать в бреду безумные слова. Анаиди проснулась, услыхала голос царя, и ее больное воображение остановилось на том, кого она принимала за царского сына.

— Ага, вот он! — сказала она, приподнимаясь и указывая на собственного сына Мусу, испуганно прижавшегося в углу шалаша. — Поцелуй его, Мать небес, приласкай. Как звать его, щенка, накликавшего беду на наш дом? Он сын Мопо от Макрофы?!

Она дико захохотала и опрокинулась на свою постель из звериных шкур.

— Сын Мопо от Макрофы? — переспросил царь. — Женщина, чей он сын?

— Не спрашивай ее, царь! — закричали обезумевшие от страха мать и жена Чаки, бросаясь ему в ноги. — Не слушай ее, царь. Больную преследуют дикие мысли, не годится тебе слушать ее безумные речи. Должно быть, околдовали ее, ей снятся сны!

— Молчать! — крикнул царь. — Я хочу слушать ее бред. Авось, луч правды осветит мрак, я хочу знать правду. Женщина, кто отрок сей?

— Кто он? Безумный, ты еще спрашиваешь? Тише, наклони ухо ко мне, шепотом говори, не подслушал бы тростник этих стен, не донес бы царю. Так слушай же: этот отрок — сын Чаки и Балеки, сестры Мопо, ребенок, подмененный Матерью небес, Унандой, подкинутый нашему дому на проклятие, тот будущий правитель, которого Унанда представит народу вместо царя, ее сына, когда народ наконец возмутится его жестокостью!

— Она лжет, царь, — закричали обе женщины, — не слушай ее. Мальчик этот — ее собственный сын, она в беспамятстве не узнает его!

Но Чака, стоя среди шалаша, зловеще засмеялся.

— Нобела верно предрекла, я напрасно убил ее. Так вот, как ты провела меня, мать! Ты приготовила мне в сыне убийцу. Славно, Мать небес, покорись теперь небесному суду. Ты надеялась, что мой сын меня убьет, но пусть будет иначе. Пусть твой сын лишит себя матери. Умри же, Унанда, умри от руки рожденного тобой, — и подняв ассегай, он заколол ее.

С минуту Унанда, Мать небес, жена Сензангакона, стояла неподвижно, не проронив ни звука, потом, вырвав из проколотого бока ассегай, закричала:

— Злодей Чака, ты умрешь, как я! — и упала мертвая.

Так умертвил Чака свою мать Унанду.

Балека, видя случившееся, повернулась и побежала вон из шалаша, в Эмпозени, с такой быстротой, что стража у ворот не могла остановить ее, но она без чувств упала на землю. Муса, мое дитя, пораженный ужасом, остался