Пятница, Кольцевая - Евгения Кайдалова

В аэропорту они оказались в самом конце очереди — их товарищи по несчастью так рвались к стойке регистрации, словно находились на тонущем «Титанике» и впереди их ждала последняя шлюпка. Благоразумно рассудив, что пока все пассажиры не окажутся на борту, самолет все равно не улетит, мать, стоя позади всех, не тревожилась.

Регистрация шла довольно быстро, и примерно половина пассажиров уже успели пройти паспортный контроль и покинуть зал, как вдруг очередь остановилась. Мать не придала этому значения, погруженная в свои мысли, но пару минут спустя до них докатилась ошеломляющая новость: регистрация окончена. Как? Почему? Да все просто: сюда мы летели аэробусом, а сейчас за нами прислали обычный борт, который в состоянии забрать лишь половину пассажиров. Осталось лишь около пятнадцати свободных мест для семей с детьми.

— Пойдем! — Дочь метнулась вперед.

Мать осталась на месте.

— А мы-то тут при чем? — спросила она с искренним удивлением. — Где ты в нашей семье видишь ребенка?

Дочь осталась соляным столбом стоять на месте. Отчаяние и ненависть к обстоятельствам, а возможно, и к самой матери настолько ярко полыхали в ее взгляде, что становилось не по себе.

Этим вечером они практически не разговаривали. По возвращении из аэропорта дочь легла в постель и, скорчившись, уткнулась лицом в подушку. Было видно, что она не спит. Матери хотелось пройтись на свежем воздухе, чтобы сбросить напряжение, но она боялась оставлять своего ребенка в таком состоянии одного. Весь вечер она просидела рядом с книгой в руках, словно сестра милосердия у постели больного.

Утром следующего дня надежда иссякла даже у самых позитивно настроенных пассажиров. Как выяснилось, вчера вечером, после вынужденного возвращения в отель, горячо обсуждались возможные пути спасения из тумана, но не находилось ни одного, хоть сколько-нибудь реалистичного. Добраться до Варны и оттуда — поездом в Москву? Не выйдет: поезд пересекает румынскую границу, а соответствующей визы ни у кого нет. Из Бургаса ходит автобус до Стамбула, а уже оттуда можно попробовать улететь, но отправляться в Турцию на свой страх и риск (и за свой счет) охотников не находилось. Люди, с утра сходившие на разведку в Интернет, были особенно мрачны: туманы должны были продлиться еще неделю, а после прогноз обещал сильные бури. — Придется нам здесь дожидаться лета, — философски заметила мать. — А там, глядишь, и вода прогреется.

Они вновь стояли на пляже в своих горнолыжных костюмах. Вопреки заупокойным прогнозам и этот день был чудесен: безмятежное небо, лишенное всякой дымки; солнце, как будто уже начинающее пригревать. Неподалеку от берега на воде качалась стая ангельски-белых лебедей.

Прибой в этот день был сильнее, чем вчера: волны упорно налетали на берег и откатывались с яростным шипением. Одна из них изловчилась и окатила ноги матери, которая подошла слишком близко к воде. Та поспешно отпрянула, радуясь, что обувь не успела намокнуть.

— И все-таки как здесь хорошо! — с чувством сказала она. — Уже и не чувствуешь, какое время года. Море, Юг… «Как я завидовал волнам, бегущим бурной чередою с любовью лечь к ее ногам…» — продекламировала женщина.

— Тебе еще не надоело?! — вдруг со слезами взорвалась дочь, с утра казавшаяся совершенно сломленной и тихой. — Думаешь, делаешь что-то хорошее, да? Поднимаешь мне настроение? А я уже слышать не могу, как тебе тут все прекрасно!

— А почему мне должно быть плохо? — спросила мать. — Я отдыхаю на море.

— А про меня ты не подумала?! Про то, как мне тяжело?!

— Приди в себя! — посоветовала мать. — И пойми наконец, что тебе не на что жаловаться, так что не гневи Бога!

Дочь развернулась и побежала назад, к отелю. Она неуклюже взрывала песок унтами, руки нелепо метались в стороны. Мать была уверена, что в эти секунды девушка всхлипывает и проклинает ее, но бросаться вдогонку не стала. Она была сыта по горло и этими жалкими страстями, и этим неумением себя обуздать. Судьба с любовью ложится к ногам ее дочери, выводя ее из любовного тумана, а та руками и ногами отталкивает бесценный дар, да еще и причитает при этом. Эта дурочка убеждена, что ее лишили любви! Но ведь взамен ее ждут долгие светлые годы с другим человеком, который обязательно встретится на пути; с ровесником, не отягощенным проблемами и комплексами всей предшествующей жизни. Она еще этого, конечно не осознает, но придет время — осознает и будет счастлива, что столько-то лет назад не сделала шага в беду. А когда-нибудь осознает и то, какое это счастье — быть просто молодой и здоровой и стоять зимой на пляже, любуясь белыми лебедями, а не рваться душой за тридевять земель в непроходимые дебри запутанных отношений. Да, она непременно осознает, какое это счастье — покой в душе!

Не добежав до отеля, дочь остановилась. Она уставилась на что-то, что было скрыто от матери стеной здания, и мать поспешно двинулась в том же направлении. Идти пришлось недолго. Вскоре из-за угла показалось то, что выглядело еще более невероятным на пляже, чем их горнолыжные костюмы. Инвалидная коляска. Когда мать, у которой при этом зрелище захолонуло сердце, подошла поближе, она увидела, что сидевший в коляске человек на самом деле еще ребенок — точнее, подросток, не старше ее дочери. Девочка.

Она напоминала безжизненно-белый стебель травы, каким он бывает, если вдруг прорастет без солнца под камнем или упавшим древесным стволом. В лице ее не было ни единой краски, даже глаза казались бесцветными, а губы едва выделялись тонкой бледно-лиловой полосой. И словно единственное проявление жизни в этом существе — ее тускло-серые волосы были украшены многочисленными заколками в виде бабочек. Вот вам и бабочка, которая никогда не взлетит — намертво пришпилена к своему инвалидному насесту.

Дочь, точно остановленная чьей-то властной рукой, не двигалась с места, глядя на это воплощение несчастья. Девочка не отвечала ей взглядом — она наблюдала за подступающим и отступающим от них морем.

Мать заметила, что со стороны отеля к инвалидной коляске быстро шагает одна из горничных. Только сейчас ей стало ясно, почему лицо этой женщины, еще, в сущности, молодое, удивляло своей безжизненной изможденностью: из нее вытягивала силы беда. А у беды не было просвета: за этой женщиной и ее ребенком не прилетит ни один спасительный самолет, и их туману не суждено рассеяться.

Подойдя к инвалидной коляске, горничная обменялась с парализованной дочерью несколькими словами, и мать услышала имя девочки — Здрава. Этот жуткий контраст словно качнул внутри ее незримый колокол, и от удара содрогнулась душа. Затем она увидела, как горничная берется за ручки коляски и с трудом, наваливаясь всем весом, толкает ее по песку чуть дальше, за ограду пустующего кафе, туда, где чужое горе никому не попадется на глаза.