Иди куда хочешь - Генри Олди

— О, Черный Баламут и есть великое благо, коего достигают глубоким знанием Вед и обильными жертвоприношениями те мудрецы, кто победил порок и смирил душу! Это итог деяний, это неизвестный невеждам путь! Страсть, гнев и радость, страхи и наваждение — во всем этом, знайте, он достойнейший!

Последняя мысль, самовольно придя на ум, изрядно смутила Первого Колесничего.

Хотя и весьма походила на цитату из каких-нибудь святых писаний или бесед с подвижником, обильным заслугами.

Черный Баламут поднял голову и кротко воззрился на послов.

— Передайте Грозному…

Журчание реки, когда томит жажда, песнь друга, когда грозит беда, глас божества-покровителя в пучине бедствий — вот что звучало в голосе птнадцатилетнего подростка.

Прощение и обещание — вот что сияло во взоре его.

— Передайте Грозному: ему самому и близким его сердцу людям дарована судьбой долгая и счастливая жизнь. Боги милосердны к любимцу, пришло время исполнения мечтаний. Владыка отныне может спать спокойно и не торопиться в пустынь. Аскеза — аскетам, быку среди кшатриев более достойно поддерживать троны. А теперь позвольте мне удалиться, о почтенные!

И слегка пританцовывающей походкой направился прочь — к опушке манговой рощи, где ожидали Черного Баламута влюбленные пастушки, числом более трех дюжин Послы не видели гримасу раздражения, что на миг исказила прекрасное лицо Кришны, не видели они и второй гримасы, пришедшей на смену первой, — словно два разных человека одновременно выказали неудовольствие.

Пастушки заплакали: видеть господина во гневе было выше их сил.

Но Черный Баламут сразу спохватился. Рука его нырнула в глубины желтых одежд, украшенных гирляндами, на свет явилась бамбуковая флейта, и алый рот поцелуем припал к точеным отверстиям Нежные звуки поплыли над землей, завораживая и зачаровывая, они текли ручьями, струились осенними паутинками, плясали игривыми ягнятами — и радость воцарялась в сердцах.

Первый Колесничий глядел вслед и думал, что лишь в одном его порывистый сын и сей безгрешный агнец схожи.

Оба — бабники.

Часть третья

БЕГЛЕЦ

Горе ждет тех нечестивцев, кто осмеливается хулить сии бесподобные строки! Лишившись ясности разума, ненасытные цари будут всеми способами присваивать их имущество, родичи их станут употреблять в пищу ослиное мясо и беспробудно пьянствовать, а дочери их начнут производить на свет потомство, едва достигнув шестилетия! Поэтому внемлите и усердно следуйте наставлению, какое прозвучало в нашей приятной для слуха речи!

Глава V

СВОБОДА ВЫБОРА

1

НИШАДЕЦ

Все, что было, — было, а чего не было — того не было, если не считать бывшего не с нами, о чем знаем понаслышке. Возвращайтесь на круги своя, возвращайтесь в прежние места и к былым возлюбленным, ходите по пепелищам, ворошите золу, не боясь испачкать пальцы. Алмазов не обещано веселыми богами, но одни ли алмазы зажигают ответный блеск очей? Найдешь стертую монету, и сердце внезапно взорвется отчаянным биением: она!

Все, что было, — было, и лишь узнающий новое в старом достоин имени человеческого…

* * *

— Грязный нишадец! Убирайся вон, черномазый!

Дрона ускорил шаг.

Рядом с обозначенным камешками рубежом для стрелков стоял незнакомый юноша лет двадцати и о чем-то расспрашивал младшего наставника. Росту юноша был изрядного, в плечах скорее крепок, нежели широк, и более всего напоминал вставшего на дыбы медведя-губача. Сходство усиливалось одеждой: несмотря на жару, облачен парень был в косматые шкуры, и даже на ногах красовались какие— то чудовищные опорки мехом наружу.

— Грязный нишадец! Дикарь!

Младший наставник, увидев Дрону, быстро сказал юноше два-три слова, мотнув головой в сторону Брахмана-из-Ларца. Гора шкур повернулась с неожиданной резвостью, и Дрона был вынужден остановиться: подбежав к нему, юноша бухнулся на колени и ткнулся лбом в верх сандалии.

— Встань.

— Смею ли я стоять перед великим наставником?

— Смеешь.

Он оказался выше Дроны почти на локоть.

— Кто ты? — Брахман-из-Ларца обвел взглядом своих подопечных, и те разом умолкли.

«Нишадская вонючка!» — отвечало их молчание.

Юноша улыбнулся. В его улыбке явно сквозило: стоит ли взрослым людям обращать внимание на выходки избалованных мальчишек?

— Меня зовут Экалавьей, о бык среди дваждырожденных! Я родился в горах Виндхья, в семье Золотого Лучника, вождя трех кланов… И самой заветной мечтой моей было назвать тебя Учителем, о гордость Великой Бхараты!

Экалавья осекся, с надеждой глядя на седого брахмана.

Дрона молчал. Он прекрасно понимал: взять нишадца в ученики означало вызвать взрыв негодования у всех царевичей. Кивни Дрона, объяви он себя Гуру этого парня в шкурах — и травля нишадцу обеспечена.

— Я дам тебе один урок. — Презрение к самому себе скользкой гадюкой обвивало душу сына Жаворонка. — Всего один. После этого ты уйдешь. Сразу. Договорились?

— Да… Гуру.

На последнее слово обратил внимание лишь единственный человек: Серебряный Арджуна, третий из братьев-Пандавов. И пронзительная ненависть отразилась на красивом лице одиннадцатилетнего мальчика с волосами белыми, будто пряди хлопка.

Ненависть, достойная Громовержца.

* * *

— …Урок закончен, — сказал Дрона юноше в шкурах, наблюдавшему со стороны. — Теперь уходи.

— Да, Гуру, — ответил Экалавья, сын Золотого Лучника.

— Ты что-нибудь понял?

— Только одно: смотреть и видеть — разные вещи.

Дрона долго провожал взглядом грязного нишадца.

* * *

— …А вот у нас в Чампе жил один бхандыга[15], — вдруг ни с того ни с сего заговорил Карна, нарушив нависшее над поляной тягостное молчание. — Так он, когда гауды переберет, любил развлекаться: привяжет на веревку кусок мяса и кинет собаке. Собака мясо схватит, проглотит, а бхандыга за веревку тянет и обратно подачку вытаскивает. Очень веселился, однако…

Слова дерзкого парня тупыми стрелами били в затылок Дроны. Сейчас наставник готов был собственными руками придушить зарвавшегося сутиного сына. Потому что тот целил без промаха.

Как в мишень — из лука.

Вроде бы рассказанная байка не имела прямого отношения к произошедшему, но только полный дурак не понял бы намека.

Брахман-из-Ларца медленно сосчитал про себя до двадцати и повернулся к умолкшему Карне.

— Тебе кто-то разрешал вести посторонние разговоры во время учебы? — ровным голосом осведомился Дрона. — Нет? Вон отсюда! До вечера я отстраняю тебя от занятий.

— Слушаюсь, Гуру, — с готовностью поклонился сутин сын, и Дрона решил, что тот снова издевается. В общем, правильно решил. — Я могу идти?

— Должен.

И проклятый наглец, явно не испытывая ни малейшего раскаяния или угрызений совести, вприпрыжку побежал к опушке леса.

Туда, где минутой ранее скрылся некий Экалавья, сын Золотого Лучника.

— Вот только конца этой истории я тебе не рассказал, Учитель, — бормотал, ухмыляясь, Карна на бегу. — Однажды собака перекусила веревку, и остался бхандыга с носом, а собака — с мясом!

2

СОБЕСЕДНИКИ

Карна вернулся под вечер. Бровью не повел, ложась под плети — дюжина мокрых честно причиталась ему за утреннюю выходку, после чего попросил смазать ему спину кокосовым маслом и завалился спать.

Он давно привык спать на животе.

На следующий день сын возницы вел себя вполне благопристойно. Наставникам дерзил в пределах дозволенного, на подначки братьев-Пандавов и сопредельных раджат отвечал равнодушным хмыканьем, и даже Дрона остался им доволен, что случалось крайне редко.

«Плети вразумили? — размышлял Брахман-из-Ларца. — Сомнительно. Сколько раз драли — и все без толку. Но, с другой стороны, должен же и этот обормот когда-нибудь за ум взяться?! Может быть, сие благословенное время наконец пришло?..»

А когда занятия закончились, Карна, наскоро перекусив, куда-то пропал и вернулся уже затемно.

То же самое произошло и назавтра. Теперь сутин сын регулярно исчезал из летнего лагеря — не то чтобы каждый вечер, но каждый второй наверняка.

«И здесь бабу нашел!» — решили Боец с Бешеным. Царевичи настолько хорошо изучили склонности старшего друга, что сочли излишним поинтересоваться у самого Карны: верна ли их догадка?

А зря.

Ибо догадка была верна лишь отчасти. Неугомонный сутин сын действительно приглядел себе пухленькую сговорчивую пастушку и время от времени водил девицу «в ночное».

Но — лишь время от времени. Значительно чаще Ушастик проводил вечера совершенно иначе.