Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Производство холодильников было поставлено на современный, автоматизированный, конвейерный уровень. Вначале на конвейерную ленту поступали детали, которые по мере движения по конвейерной ленте от одной работницы к другой собирались, а в конце уже выходил готовый холодильник с гордым названием «Памир», указывающим, что эти горы невдалеке! А дальше холодильники попадали на испытательную конвейерную ленту. Меня это действительно завораживало: «Вот, есть люди, которые умеют работать! Что-то чертят, рассчитывают, штампуют, сверлят, варят, монтируют!». В мои обязанности инженера-конструктора входило им помогать, создавать для них приспособления, так называемые кондукторы, чтобы рабочий воткнул, к примеру, сверло, крутящееся в станке, в дырку кондуктора, а деталь внутри этого кондуктора была вставлена. И дырка сверлится точно в нужном месте, а не где попало, и рабочему не надо самому напрягаться, рассчитывать, где сверлить дырку. Вставил деталь в кондуктор — и сверли! Но чтобы деталь вставить, надо иметь кондуктор, проводник иначе, а где его взять? А его и должен был я рассчитать, начертить, а затем в инструментальном цехе по моим расчётам сделали бы, что нужно. Но легко сказать: рассчитать и начертить! Во-первых, это не так просто. Это требует неимоверных усилий, знаний, здоровья и трудолюбия! Ничего этого у меня не было в полном объёме, а если сделаешь халтуру, то пойдут бракованные детали и виноват не рабочий, а ты — ты неправильно ему дырку обозначил! Какой выход из ситуации? Не рассчитывать кондуктор, ведь до меня рабочий как-то справлялся! Так что же ему мешает и сейчас обойтись без этого кондуктора? Всё равно будет сверлить — ему ведь нужно деньги зарабатывать! Другое дело, у меня: сделаю я им этот кондуктор — не сделаю им этот кондуктор — всё равно получу не больше и не меньше, чем 90 рублей. Но совсем кондуктор не делать нельзя — выгонят быстро! Значит, надо что-то делать, но не до конца. Создавать так называемую видимость кипучей деятельности! Для этого надо часто ходить в цеха, что-то замерять, записывать, общаться с молодыми женщинами в косынках, затем возвращаться в конструкторское бюро. Там немного «почертить», а больше общаться с сотрудниками. Затем опять вслух произнести: «Пошёл в цех». Стараться там несколько часов пробыть, затем опять в отдел! И такие круги совершать до 4-х часов, т. е. до конца рабочего времени. Затем быстро убежать к автобусной остановке! Задача утомительная и непростая. Требует глубоких психологических знаний человека, артистического таланта! Надо делать долго и не доводить до конца дело! Стараться как можно дольше продержаться и получать зарплату, хотя бы пару месяцев, ещё лучше — полгода — это было бы 540 рублей! В конструкторском бюро, кроме моего кульмана, на котором я что-то чертил, стояло ещё четыре: главного конструктора и трёх инженеров. Один был инженером первой категории — толстый, лет 45, писклявый, женоподобный — хохол из Запорожья. Положенного хохлу чуба, как у запорожских казаков, не было, вместо чуба — лысина была! Другой длинный, лет сорока, худой — конструктор второй категории, тоже лысина, а по бокам ещё и стриженный под машинку. Третий — говорливый интеллектуал и борец за справедливость, редкие зубы, большие, как лопаты, что, по моему убеждению, указывало на психическую неуравновешенность. Еще была одна 24-летняя конструктор, на пять лет старше меня, с гнилыми зубами и тоже редкими — сухая, как палка. Она прибыла из Ташкента после того, как там «затрясло». Звали её Наташа. Хотя её кульман располагался перед моим, но всё равно смотреть было не на что. Никакой эротической заинтересованности, даже когда наклонялась поднять упавший карандаш или резинку! К ней захаживал один улыбчивый — Петя, лет 28, инженер из Ремстройдормаша — коллега брата. У Пети голова была продолговатая, как кабачок! Когда он смеялся, казалось — нос складывался в гармошку. Он ласково называл Наташу «костяшкой». Любил, видать, пососать кости. И, наконец, стоял кульман главного конструктора по фамилии Пузач. Очень мрачный и тупого вида 45-летний, не то украинец, не то непонятно кто. Такой фамилии до сих пор не встречал.

И по возрасту, и по должности я был младше всех, поэтому держался на дистанции, когда разговор шёл на производственные темы, зато был активен, если речь шла о политике и других вещах, не относящихся к работе. Прошло уже больше месяца, как я что-то чертил и рассчитывал «по кондуктору». Главный конструктор заметно нервничал и поторапливал. Я обещал вскоре закончить, но он оказался нетерпеливым и сам рассчитал и начертил приспособление. А мне поручил ручку для холодильника спроектировать. Я взялся и за ручку, поняв, что раз до неё дошёл, то скоро будут гнать! Настроение было недоброе, а тут стою в очереди за деньгами к кассе, и очередь такая, что во двор завода тянулась. Впереди стояла кореянка, она работала в цехе, вроде на штампе. Обратил как-то внимание на её ногу — заметил, как она давила ногой на педаль, и сверху опускалась махина, по-моему, пуансон называется, и из металлического листа выдавливается корпус холодильника. Так как я часто бегал в цех, чтобы меньше чертить, то видел её и других. Они меня тоже замечали, явно хотели, чтобы я с ними заговорил, но я не мог из-за моего тихого голоса и производственного шума — это было не моей средой, где я мог быть в себе уверен. Да и на улице случалось, если заговаривал с явно «косящими» в мою сторону, в особенности, если их было двое или больше, то интерес ко мне пропадал. А некоторые позволяли себе ещё и хихикнуть. Понятно, я не оставался в долгу и моего голоса хватало, чтобы согнать спесь с дур, но всё же я избегал заговаривать с незнакомыми. И эта кореянка косила в мою сторону, но кто их знает — корейцев, куда они косят?! А тут она стояла впереди и оживлённо болтала с другими тётками. Пока не появился такелажник из их цеха — таджик лет сорока, такой грязный, запущенный. Он сразу направился к кореянке, сказал пару слов на своём ломанном русском. И тут же прошёлся по выпуклостям кореянки, как по клавишам пианино. Она шарахалась от него, а он стал её еще и за грудь хватать, шлёпать по заду, обнимать. И чем больше она от него шарахалась, тем больше он наглел. Что меня удивило — никто ничего не говорил, не одёргивал его, все смотрели мимо! Если бы он хотел, мог бы её раздеть и тут же изнасиловать — никто бы не «заметил»! Он меня возмутил своей наглостью и, как я считал, неуважением, в первую очередь, ко мне, ведь я стоял рядом. У меня сработал рефлекс, как когда-то с товарищем по техникуму: если в моём присутствии кого-то обижают — значит, со мной не считаются, меня не принимают во внимание, меня не боятся! Меня переполнили эмоции и, так как говорить мне было трудно, а от злости голос был бы ещё более сдавленным и странным — я без слов схватил такелажника за грудь, вернее, за рубашку, и двумя руками сильно, без всяких звуков толкнул его от себя, как Шурку в общежитии. Так как кровать не стояла у него на пути, то он просто долго летел, но не упал. Спина его уперлась в какую-то стенку. Все на меня удивлённо посмотрели, не ожидали от человека интеллигентного вида такое. Но такелажник сразу, очевидно, понял, что я небольшой интеллигент и залепетал: «Извини, я не знал, что она с тобой». Он решил, что она имеет ко мне отношение, поэтому я не отреагировал, как в школьном учебнике за 5 класс: помог старушке мальчик дорогу перейти, и сразу вопрос: кто она тебе, бабушка, тётя? — Нет, просто старушка. Так и здесь мог сказать: «Нет, она просто тётя», которой на вид было, как и мне, лет 20.

Когда подошли к окошку кассы, она почтительно стала мне предлагать пройти перед ней и получить деньги вне очереди. Очевидно, в знак благодарности за её спасение. Я, конечно, не принял этот скромный дар. Она получила свои деньги и медленно пошла. Затем я получил свои, и тоже пошёл… Был уверен, что она меня будет ждать, как-то задержится. Так оно и оказалось, она очень медленно шла, вернее, пошла, когда меня увидела, и специально задержалась, чтобы я её догнал, что я и сделал. Беседа пошла легко и непринуждённо. Километра два прошли без всяких проблем, весело. Что бы я ни сказал, она смеялась. «А, кто ты по национальности?» — спросила она. «Угадай», — предложил я, чтобы проверить знания корейцев в области антропологии. «Осетин», — уверенно произнесла кореянка. «Нет», — уверенно ответил и я. «Армянин», — все еще уверенно сказала она. «Нет», — ответил я. Тут она призадумалась и неуверенно спросила: «Русский?». Услышав, что и это не так, завяла. Тут пришла моя очередь после таджика-такелажника её напугать, что я и сделал, объявив гордо, кто я! И пожалел кореянку, которая окосела ещё больше, чем была, не выдержав удара. «Как?!» — испуганно спросила она. «Да, так получилось, — пытался я её успокоить, — что, напугал?» — «Да нет, просто я слышала, что евреи кровь детскую из детей пьют». — «А я слышал, что вы собак едите, это правда?». — «Нет, нет!» — заверила она. «Вот дурак! — подумал я. — Зачем я это дурацкое сравнение привёл?! Они ведь точно собак жрут, а значит, я сказал таким образом: перестаньте жрать собак, тогда и мы перестанем пить детскую кровь — вам можно, а нам нельзя?!» Оба народа оказались хороши! Но общая вина перед человечеством сблизила, и она пригласила в гости, когда дошли до её домика с садом. «Вот молодец, деловая! — подумал я. — Сразу к делу приступила!». Но радость оказалась преждевременной — это был домик её брата, и мне пришлось не с ней ближе познакомиться, а с ее братом, который тоже оказался косым.