Современная норвежская новелла - Густав Беннеке

Но никто не выдал себя сразу. Это уж нет.

Как у Марты дела с тем ягненком, что остался без матери, сосет он из бутылки? Хм-хм, так, значит. Хорошая это порода — длинношерстные овцы из Фьеллботтена. Вот у Микхеля тоже была одна фьеллботтенская овца. Недавно она сломала ногу на пастбище. М-да, хм-хм. Ну а как Лисабет, пишет что-нибудь?

Да, она как раз получила от нее письмо.

Она вроде бы с большими господами водится?

Кажется. Марта точно не помнит, нужно в письмо заглянуть. Да, вот она пишет: у главного врача был вечер и главный врач говорил речь для нее и для ее жениха. Правда, общество было небольшое, всего восемь человек. Но стол был накрыт так красиво! Подавали суп и жаркое из телятины и фруктовое пюре со взбитыми сливками. А к кофе — торт и ликер. И на столе стояли свечи.

Все кругом замолчали. Только когда Марта ушла, лавка ожила снова…

Лисабет вернулась из города, и, хоть там она была в одной компании с главным врачом и другой шикарной публикой, приехала такая же, как всегда. Только веселее и красивее стала.

Кое-кто при встрече с Лисабет стал снимать шапку. Она в ответ смеялась и делала книксен. Да, Лисабет…

С ней побеседовал пастор. Он слышал о ее большом счастье, да, вот так случается с теми, кто блюдет себя. Она ведь не позабыла возблагодарить господа? Но Лисабет хотела бы пока обождать, сначала она еще посмотрит, есть ли за что благодарить, а уж там видно будет. И пастор укоризненно грозил ей пальцем — с этим не шутят, Лисабет.

Но они все равно стали друзьями — пастор и Лисабет. И лавка ожила снова — вы слышали про Лисабет? Теперь она будет жить у пастора до самого замужества. И не как простая прислуга, а вроде как дочь, и за столом сидеть со всеми будет, и вязать и штопать вместе с пасторшей, будто важная дама какая. А рука у нее совсем прошла — ничего не заметно.

И это как раз кстати, потому что у пастора в доме работы хватает.

И все-таки можно было очень даже просто забыть всю эту историю с Лисабет и ее доктором, если бы окружной врач не решил устроить вечер в их честь. Лисабет проболталась об этом пасторше, когда они вечером сидели и вязали носки для миссионеров. Пасторша принесла это известие в Союз прихожан, а оттуда, конечно, пошло дальше.

Вы слышали про Лисабет? Она идет в гости к важным господам в Викьо, ее пригласил Гулликсен, окружной врач.

Это было уже из ряда вон. За все время существования Дагфинсвика еще не случалось, чтобы рассказы о самой обычной девчонке так долго занимали тех, кто собирался в лавке Арвида в Холу поговорить о греховных делах, коими полон наш мир. А теперь ведь даже почти прекратились разговоры о Сигне, дочке Оскара, которая прижила ребеночка с заезжим торговым агентом, и об этой фрёкен Хёст, которая приехала в Дагфинсвик, видно, для того только, чтобы бесстыдно разгуливать в брюках, малевать какие-то картинки да курить сигареты. Подумать только: Лисабет, дочка крестьянина, у которого всего хозяйства-то — две коровы да несколько никудышных овец, — выходит замуж за доктора, ее приглашает в гости окружной врач, и она живет почти как дочь в доме у самого пастора.

Конечно, кое-кто боялся, как бы Лисабет не погубила свою душу, и молился, чтобы это чудо не побудило ее впасть в гордыню, чтобы она не забыла, что все мы — в руце божьей.

Но большинство ею даже гордились. «Вы слышали про Лисабет?» — спрашивали обычно тех, кто приезжал в Дагфинсвик из соседних деревень, где такой Лисабет не было.

А пастор беспокоился все больше и больше. Он нес ответственность за Лисабет, а она веселилась как ни в чем не бывало — видно, и не думала о спасении души. Она почти совсем не интересовалась молитвами и, когда мыла лестницы, распевала мирские песни. Вообще от нее веяло весельем и беззаботностью, никак не вязавшейся с тем состоянием духа, в котором должен пребывать человек, обязанный благодарить господа за его милости. Он, пастор, ведь не какой-нибудь ретроград, у него достаточно свободомыслия, он может и выпить стакан вина в достойной компании, и посмеяться над забавной историей — разумеется, если она не выходит из рамок приличия. И он знает, что с молодежью не следует быть слишком уж строгим. Но эта Лисабет… А ведь у нее хорошие задатки. Он помнит, как перед конфирмацией она назубок выучила псалмы, знала их вдоль и поперек, и по катехизису хорошо отвечала. Такой человек не должен погрязнуть в мирском и греховном, совесть пастора не позволяла ему оставить это на волю случая. Совесть требовала спасти Лисабет. И однажды он спросил:

— Послушай, Лисабет… А этот твой… Хм, жених… Существует ли для него господь?

Но ведь пастор сам говорил, что господь существует для всех.

— Ты не поняла меня. Я хотел спросить о его духовных интересах.

— Он столько книжек прочитал, что просто ужас.

— И Библию?

Этого Лисабет не знала.

А потом он стал расспрашивать ее о разном таком — ну, что обычно спрашивает пастор жениха и невесту, когда они приходят заказывать венчание. Но Лисабет только смеялась — нет, смотрите-ка, любопытство какое!

Потом пастор встретил в муниципалитете окружного врача. Может быть, господину Гулликсену что-нибудь известно о женихе Лисабет? Гулликсен засмеялся: он слышал, что Лисабет обручилась с каким-то врачом, он даже ее спросил как-то — правда, мимоходом, — не зайдет ли она к нему со своим женихом, когда тот приедет, но больше никаких разговоров на эту тему не было.

Вон оно что, оказывается. А пастор совсем иначе воспринял рассказ Лисабет. Он решил, что доктор пригласил ее и жениха официально, честь по чести.

— Разве это было не так, Лисабет? — спросил он.

— Конечно, так, — отвечала она, мотая клубок шерсти быстро-быстро, будто рука и не болела никогда.

Итак, прямой обман. Ложь.

Пастор опечалился. Но ничего не сказал. Он много вздыхал в эти дни. У него было тяжело на душе. Его совесть была неспокойна. Ибо его долгом было предпринять что-то, заняться Лисабет, серьезно поговорить с ней. Только с ней очень трудно, с Лисабет. Слишком уж она веселая и проказливая, и на такие разговоры отвечает мирской шуткой.

Он долго думал, и на него снизошло откровение, он понял, что нужно сделать. Чистая душа Лисабет заражена ложью, гордыня обуяла ее, смутив земным счастьем. Но ведь пастор желает Лисабет только добра. Хочет, чтобы она спасла свою душу, и одновременно искренне желает, чтобы она вышла замуж за образованного человека с хорошим положением, если, конечно, у него есть духовные интересы. И он не станет уж слишком сурово порицать ее за… хм-хм… обман. Он хочет помочь ей. Хочет сделать ложь правдой. Как? В этом и состояло откровение, которое снизошло на него. Он сам пригласит жениха в гости и сам устроит вечер, на котором состоится помолвка. Добротою спасет он ее, добротою и великодушием.

Лисабет стояла на стремянке и вешала чистые гардины, когда пастор сообщил ей об этом великом решении. Он потирал свои красивые руки и улыбался улыбкой торжественной и щедрой и даже слегка шутливой — ну, как это тебе нравится, Лисабет?

У Лисабет во рту были булавки.

— Мм-нн-мм, — сказала она.

— Ты дашь мне адрес, и я сегодня же напишу ему, — сказал пастор.

Тогда Лисабет выплюнула булавки на пол.

— Я сама умею писать, — сказала она.

И она написала. Целый вечер сидела она и писала письмо жениху. И сама пошла с письмом на почту. «Г-ну д-ру Холгеру Вангу» — так было написано на конверте, который пасторша в шутку пыталась отнять у Лисабет. Он приедет в начале следующего месяца — в первое воскресенье.

Но в начале следующего месяца опять ничего не вышло. Такая досада. Врачу, который должен был дежурить в воскресенье, понадобилось вдруг срочно уехать — на похороны, кажется. И Холгеру пришлось дежурить вместо него. На этот раз настроение у Лисабет немного испортилось, и рука снова начала побаливать. Не очень, но все-таки ей приходилось иногда прилечь.

А пастор размышлял и молился за Лисабет. Он исполнял свой долг.

С рукой у Лисабет стало совсем худо, она болела все сильней и сильней, но что происходило в доме пастора, толком никто не знал. Пастор часто беседовал с ней с глазу на глаз. После этих разговоров боли в руке становились, как видно, очень уж сильными, и, когда Лисабет выходила от пастора и пробиралась к себе наверх, лицо у нее было какое-то серое и замученное.

Но одно точно — об этом все говорили в лавке Арвида в Холу, — пастор написал письмо г-ну д-ру Холгеру Вангу. Как и что вышло с этим письмом, никто доподлинно не знает, но потом у пастора был длинный телефонный разговор с главным врачом из города. После этого разговора совесть пастора заставила его оповестить о своем открытии всех и каждого, ибо этого требовала справедливость, которая наконец восторжествовала.

Жениха Лисабет, этого доктора из города, — его на самом деле вовсе и не было! Главный врач его не знал, и другие тоже не знали.