Сумерки - Дмитрий Глуховский

Зубы у него были белыми, как альпийские вершины, и он об этом хорошо знал. Радушная улыбка была поразительно прочно пришита к его лицу. Глаза не выражали ровным счётом ничего. Наверное, этот навык вырабатывается только после долгих лет особых тренировок.

Приняв папку с выполненным заказом, клерк поблагодарил меня, и, безошибочно назвав мои имя и отчество, спросил, желаю ли я и дальше продолжать работать с тем же клиентом. Испарину, выступившую на моём лбу, и мелко дрожащие руки, протянутые с жадностью и нетерпеливостью героинщика, он тактично не заметил. Типовой пластиковый файл со следующей частью перевода и гонорар в белом конверте с логотипом бюро «Акаб Цин» легли на прилавок. Никаких вопросов служащий не задал, а обмен двумя одинаковыми чёрными папками и конвертом с хрустящими купюрами дополнил забавное сходство происходящего с некой шпионской операцией или сделкой по поставке всё того же героина.

— Когда же вам успели это доставить? — я указал на полученную мной папку. — Ведь вроде бы я только вчера предыдущую часть забрал на перевод. Вам что, сразу несколько дали? Я бы мог тогда…

— Нет, что вы, — он улыбнулся ещё шире, — мы бы вам тогда, разумеется, вручили всё сразу. Так было бы намного эффективнее. Незадолго до вашего прихода занесли. Минут сорок назад.

— А… вы не могли бы сказать, кто занёс? Как он выглядел, и вообще…

— Мне очень жаль, но мы не предоставляем сведений о наших клиентах, — благожелательное выражение на его лице неуловимо переменилось: то, что я ошибочно принял за улыбку, казалось теперь грозным оскалом хищника, предупреждающим чужака, что тот вступает на запретную территорию.

— Да, я понимаю, прошу прощения…

— Можете вернуть заказ в любое время, как только будет готов, — как ни в чём не бывало продолжил он. — Мы работаем без выходных. Всего доброго.

Стемнело удивительно быстро, словно кто-то повернул выключатель. Когда я заходил в подъезд дома, где находилось бюро, улицы ещё плавали в молочном мареве. Но всего за пятнадцать минут воздух так щедро разбавили чернилами, что, если бы не фонари, от Земли остался бы только пятачок двадцати шагов в радиусе и со мной в центре.

Решив не искушать судьбу, я поехал на метро. С наступлением темноты я почувствовал себя куда менее уверенно, и ни предвкушение нового путешествия во времени, ни мысли о всё четче вырисовывающейся в словесном тумане разгадке конечной цели экспедиции не помогали мне больше отвлечься от образа чудовища, всю ночь ждавшего меня под дверью моей квартиры. В переходах мне несколько раз казалось, что на меня и идущих впереди людей падает тень от огромной фигуры, закрывающей даже светильники на потолке. Я оборачивался, только чтобы укорить себя за слабость и потакание своим глупым страхам. От ощущения того, что за мной следят, физически ощутимо свербило в спине и неприятно щекотало в затылке. Дождавшись поезда на самом краю платформы, я уступил себе ещё раз и, расталкивая выходящих из дверей пассажиров, до отправления успел пробежать два вагона, прежде чем заскочил внутрь. За мной никто не погнался, и до выхода на улицу тревога чуть разжала хватку.

Хотя я мог бы скостить приличный кусок пути, идя от метро по пустым вечерним переулкам, ноги понесли меня на Арбат — там пока было многолюдно, а значит, вероятность нападения снижалась — во всяком случае, мне хотелось так думать. Сдерживать себя мне становилось всё труднее, и если, отсчитывая тройные арбатские фонари, мне ещё удавалось шагать размеренно, чтобы не привлекать внимание, то зайдя в свой двор, я стремглав кинулся к подъезду. На другом конце дворового сквера опять слышался лай — не иначе, как это место действительно облюбовала свора бродячих псов.

Но когда я уже набирал входной код в подъезде, вечернюю арбатскую какофонию — мешанину из гула моторов, шума голосов, гудков и собачьей перебранки — прорезал долгий жуткий вопль, леденящий и какой-то нездешний.

Собаки мгновенно смолкли, словно поперхнувшись своим лаем, а потом одна за другой отчаянно взвыли. Я дёрнул ручку двери, закрывая её за собой, и за считаные секунды взлетел на этаж, загнанно огляделся по сторонам на площадке, и только оказавшись в своей квартире и щёлкнув всеми замками, измождённо прислонился к стене в прихожей и попробовал отдышаться.

На лестнице всё было тихо. Даже не снимая пальто, я прошёл в комнату и выложил на стол папку. Из-под блестящего чёрного пластика мне успокаивающе подмигнула старая песочная бумага. Я вытер вспотевший лоб и откинулся на спинку стула.

«Что значение индейского слова сакб, как называли ту удивительную белокаменную дорогу, по которой мы решили ступать далее, раскрылось для меня лишь позднее. И что жизнь моя от этого переменилась, и я сам после уже никогда не был прежним.

Перемены же эти были связаны со случившимся во время моего странствия по сакбу и с тем, что открылось мне в конце моего пути. С тем знанием, о котором поведу рассказ ниже, и о котором я писал уже во введении к настоящему отчёту, помещённом мною в Первой главе сего дневника…»

La Iniciación

«Что по этому сакбу мы отправились далее, и шли, если верить звёздам, на юго-восток, и что в первые часы путь давался нам необычайно легко, поскольку под ногами впервые за долгие дни оказалась мощёная дорога, а не коварная земля болот.

Но что та лёгкость, с которою мы продвигались вперёд поначалу, была обманчивой; и теперь, когда я уже считаю эту проклятую дорогу живым существом, то думаю, что она так нарочно заманивала странников, привлекая их ровными своими камнями и свободным от лиан небом над головою. Нам и ранее следовало догадаться о причинах того, почему растения и животные не осмеливались вступать на неё, отчего сакб оставался всегда пустым и чистым.

Что по прошествии некоторого времени начало твориться с нашим отрядом скверное: люди шли всё с большим трудом, а каждый шаг стоил таких усилий, будто сакб пил из нас жизнь всякий раз, когда нога прикасалась к его камням.

Что, ощутив это, обратился я к проводнику Хуану Начи Кокому за надлежащими объяснениями, и тот, не скрывая от меня правды, сообщил, что дорога эта заколдована древними волшебниками его народа, и сказал он также о том, что в этих местах ему ещё не приходилось бывать ранее, и ведёт он нас только по указаниям стариков, с которыми говорил до отправления в путь. И что те предупреждали его о колдовских свойствах Дороги судьбы, но тогда, помолившись Пресвятой Деве Марии, он набрался сил, чтобы справиться с сомнениями и преодолеть страх; теперь же опасается, что испанские боги не ступали ещё в эту чащу, и здесь сильнее её вековечные хозяева.

Что мне пришлось опять и утешать его, и грозить, и уверять в беспредельном могуществе Господа нашего Иисуса Христа и Богородицы, и напоминать, что пред ними туземные божки — лишь деревянные чурбаны, удел которых — тлен и забвение. Что слова мои возымели на него определённое действие, отчего он утих и только умолял меня не оскорблять индейских богов, пока мы находимся в их вотчине, а не в Мани, под защитою крепостных стен и монастырских распятий.

Что с наступлением темноты всеми нами овладел страх, причин которому было не найти, а описать который я полагаю невозможным. И что этот страх возымел такую власть надо всеми солдатами, и даже надо мною, и Васко де Агиларом, и братом Хоакином, что по немому согласию мы в одно мгновение решили остановиться на том месте, где находились, и разбить там лагерь; далее же двигаться только с восходом солнца.

Что эту ночь мы провели в великой тревоге и, как бы ни были утомлены долгой дорогою, так и не сумели сомкнуть глаз, пребывая в тяжёлой полудрёме, но, приходя в сознание от странных шумов, которые слышались из чащи.

Что более всего смущал нас удивительный и страшный крик неизвестного дикого зверя, напоминавший отдалённо вопль ягуара, раздававшийся в зарослях неподалёку от нашего лагеря.

И что припомнил я, как такой же крик слышал сквозь сон на рассвете в ночь, когда второй наш проводник, полукровка Эрнан Гонсалес, порешил себя».

Я отложил в сторону листы и потёр виски. Начав постепенно привыкать к мысли о том, что между описываемыми в дневнике событиями и моей жизнью налаживается некая необъяснимая связь, и эта странная синхронизация всё усиливается, я был готов поверить в то, что замогильный вой, который я слышал в своём дворе — не что иное, как эхо криков разбуженных конкистадорами духов сельвы.

Ягуар в Москве? В моём дворе? Может, стоит перечитать жёлтую прессу за последнюю неделю — вдруг мелькнёт где-нибудь заметка о сбежавшем из зоопарка хищнике? Если книга действительно обладала теми магическими свойствами, которые я ей приписывал, и способна была искажать действительность, проецируя на неё происшествия, обрисованные на своих страницах, почему не допустить, что она заставила некого сторожа забыть запереть дверь в одной из камер узилища на Краснопресненской?