Духи Великой Реки - Грегори Киз

— Зажги курение, глупый мальчик, — сказала Ли, подняв глаза от костей. Гхэ так и сделал — держал конец палочки в огне, пока от нее не посыпались искры. Повалил густой пахучий дым.

— Теперь сиди смирно. Я брошу кости, и мы посмотрим, что они скажут, как мы всегда делали.

Как мы всегда делали… Гхэ поморщился. Кем она была для него? В старухе так много знакомого… И ведь он доверился ей, рассказал об огромных провалах в памяти. Это было глупо с его стороны, но что оставалось делать?

Глядя на прохожих, снующих по улице Алого Саргана, Гхэ получил ответ. Он понял, что никто из них — богачи и бедняки, аристократы и простолюдины — просто не видят старуху и сидящего перед ней мужчину, облаченного до самой шеи в плотный шелк. Они были незаметны, невидимы. У каждого, кто проходил мимо, были какие-то неотложные дела, свои мысли, цели, заботы. Если бы ему вздумалось ухватить этот пульсирующий ком, взять жизнь Ли…

Ему все еще не хотелось убивать старуху. Когда-то она для него много значила, это ясно. Теперь же единственным, кто имел значение, была Хизи…

Мысль о ней заставила Гхэ нахмуриться. Может быть, жрецы и искали его, но интересует их, должно быть, только Хизи. На что готовы жрецы, чтобы заполучить ее обратно? Послали ли они уже отряд по ее следам? Гхэ знал, что такое предположение должно бы встревожить его, подстегнуть к действиям, но сейчас впервые с тех пор, как он возродился, он ощущал тяжесть, приятное давление на лоб и глаза. Солнце было таким теплым и ласковым, голос Ли успокаивающе доносился словно откуда-то издали…

— Теперь я бросаю кости. Ох, смотри, они готовы говорить: выпал «облачный глаз».

Она бормотала что-то еще, но Гхэ уже не расслышал: его глаза закрылись.

Когда через несколько мгновений он с усилием разлепил веки, старуха гневно смотрела на него. Гхэ потряс головой, не понимая, что с ним. Почему он чувствует такую усталость? И почему гадалка в такой ярости?

— Ты не Гхэ, — прошипела та. — Я сразу это поняла. Ты чудовище, проглотившее моего мальчика!

«Нет, — хотел он сказать. — Нет, ты только посмотри на мою шею. Это мое тело, моя голова, а не призрачная видимость. Это я…»

Но ничего этого сказать он не мог. Он вообще не мог ничего сказать: его язык был нем, конечности не повиновались.

Курение! Он должен был узнать запах, должен был догадаться! Гхэ напряг зрение, и все переменилось. Ли словно растаяла, от нее остался лишь пульсирующий узелок душевных нитей; так же выглядели и все прохожие на улице — вибрирующие клубки жизни в прозрачном мире. Вокруг курящейся палочки благовония росло пятно — вход в ничто, чернота темнее всякой тьмы, дыра, куда засасывалась его сила. Оскалив зубы, Гхэ неуклюже начал разгонять дым.

— Нет! — задыхаясь, прошептала старуха. Она явно ожидала, что курение подействует на него сильнее. Гадалка начала что-то тихо бормотать.

Теперь уже Гхэ не колебался. Он потянулся к старухе, отстранившись от бездонной дымной дыры, вырвал жизнь Ли и съел.

Это заняло всего мгновение. Нити дернулись в его хватке, потом стали частью Гхэ. Ловя ртом воздух, он, спотыкаясь, рванулся в сторону от горящей палочки, и как только вырвался из дымного облака, почувствовал ужасный зуд во всем теле, словно кровь лишь теперь вернулась в его члены.

Вокруг него продолжалась все та же уличная суета, люди спешили по своим делам. Гхэ, преодолевая слабость, нырнул в толпу. Он оглянулся лишь один раз: Ли склонилась на коврик, словно уснув, ее шапка со звездами и лунами свалилась, закрыв гадальные кости.

«Какая красивая, — неожиданно с удивительной ясностью Гхэ вспомнил ее слова, сказанные когда-то давно. — Луны и звезды так и сияют. Это настоящее золото?»

«Не знаю, — ответил он тогда. — Но я был уверен, что тебе понравится».

И хотя ничего больше вспомнить не удалось, Гхэ заплакал.

Этой ночью он уснул впервые за последние семь дней — впервые с момента своего возрождения. Гхэ спал, и ему снились сны.

Это были не такие сны, как он помнил. Это не были смутные искаженные отражения его мелких страхов или воспоминаний, игра призраков без смысла и цели. Сновидения оказались ясными, яркими, простыми. Цвета выглядели странными, слишком резкими, без всяких полутонов. Все, чему следовало бы быть зеленым, казалось желтоватым; все красные тона выглядели как запекшаяся кровь. Но сновидения были полны смысла, смысла, врывавшегося в уши, словно звук надтреснутой трубы, такой сильный, что явившиеся во сне образы начинали сотрясаться. Образы были яркими, но непонятными. Так, подумал Гхэ, наверное, слышат звуки насекомые, если человек наклонится и заговорит с ними.

Ему снилось, что он — единое целое, свернувшаяся в идеальное кольцо огромная сытая змея, кусающая себя за хвост. Ощущение было ужасно древним, полузабытым.

Он помнил, как явился Блистающий Бог, начал дразнить и манить его. Во сне Блистающий Бог напоминал маленькое солнце, нечто с золотыми перьями, олицетворение света. Ему снилось чувство стыда и гнева — Блистающий Бог все же обманул его, заставил разомкнуть кольцо, заставил вытянуться, — стыда и гнева на то, что позволил себя провести, раскрылся. В отместку он принялся пожирать свет Блистающего Бога и почти убил его, но противник ускользнул, хотя и лишился блеска и красоты.

И теперь он несся через весь мир, и страх и стыд начали отступать; он протянулся на лиги и лиги, пожирая все по пути, выгрызая себе ложе, уютное и удобное. На короткое время он ощутил довольство, удивительную шумную радость. Но время шло, все вокруг менялось, он прокладывал себе новый путь и начал чувствовать голод. Сначала это было просто неудобство от того, что он больше не единое целое. Он не был теперь кольцом, не был совершенным. Небо выпивало его, растения засасывали в свои длинные тонкие тела, и в конце концов он низвергался в великую пустоту, бездну столь бездонную, что даже он не мог ее заполнить. Он весь превратился в движение, ничто в нем не оставалось неподвижным, ничто не принадлежало ему навсегда. И голод рос и рос, росло желание поглотить весь мир, сделать его частью себя, чтобы ничего, кроме него самого, не осталось. Тогда снова он замкнется в себе, станет свернувшейся змеей, кусающей собственный хвост. Пришло время, когда ничто не имело значения, кроме этого неутолимого голода.

Проходили века, и он обнаружил пределы своего могущества. Другие боги догадались, что он затеял. Его брат, Владыка Леса, послал Блистающего Бога и Охотницу, и они установили границы. Он не обращал на них внимания, но пределы его могуществу оставались. Он зарылся в этот мир, и мир теперь не выпускал его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});