Неповторимое. Книга 2 - Валентин Варенников

— Да, конечно, он сделал для страны и народов мира неоценимо много…

Это у него прозвучало так, как вроде бы вождя уже отпевают, вроде уже он умер. Все обрушились на него как ураган, что он бесчеловечен, что весь народ в ожидании, что все обойдется, а он уже служит панихиду, что он, т. е. Крекотень, всегда был такой странный. И вдруг во время нашей перепалки входит старший тактический руководитель нашей группы полковник Самаркин и спрашивает:

— Что тут происходит?

— Товарищ полковник, да тут у нас небольшое недоразумение произошло с подполковником Крекотенем, но все уже улажено, — доложил старший группы Кузьма Васильев.

— На то он и Крекотень, чтобы будоражить людей, — коротко резюмировал полковник Самаркин.

Крекотень молчал. Действительно, не первый раз он заводит ребят. Но сейчас это было совершенно неуместно. Возможно, на реплику Самаркина другой офицер ответил бы резко, но Борис Крекотень ее проглотил. А я в тот момент почему-то вспомнил, как в свое время Самаркин степенно знакомился с нашей группой. Все сидели за своими столами, а он зачитывал фамилию очередного. Тот поднимался, а Самаркин продолжал зачитывать по анкете все его данные, затем задавал несколько вопросов по службе. Когда же он дошел до подполковника Крекотеня, тот шустренько поднялся, сделал шаг в сторону и стал в проходе, явно желая обратить на себя внимание. Самаркин внимательно взглянул на него и, судя по последовавшему затем диалогу, оценил его по «достоинству». Дойдя до графы «национальность», Самаркин спросил:

— Товарищ Крекотень, разве вы украинец?

— Я родился на Украине!

— Да, на Украине живут люди многих национальностей. Вы сами украинец?

— Я чистокровный киевлянин, товарищ полковник.

Самаркин обвел группу взглядом — мы все, естественно, весело улыбались, — заключил:

— Так и будем считать — чистокровный киевлянин.

Да, мудрый полковник Самаркин с той самой первой встречи понял, что Крекотень есть Крекотень.

…Утром 5 марта 1953 года по радио сообщили, что Иосиф Виссарионович Сталин умер.

Вся страна погрузилась в траур. Весь народ искренне скорбел, глубоко сожалел. Наше общее горе было безмерно. А Волкогонов без всякого стыда пишет: «Большинство испытывало одновременно и печаль и облегчение» (там же, с. 197). И хотя эти слова были сказаны о тех, кто стоял у смертного одра, но они никоим образом не отражали истину. Все без исключения были потрясены и тяжело переживали эту невосполнимую утрату. Не сомневаюсь, что и Берия был в их числе, хотя многие его показывают в ином свете. Я не исключаю коварства со стороны лично Берии, но обсолютное большинство руководства страны и народа в целом глубоко переживало смерть Сталина.

Меня всегда поражала и поражает способность некоторой категории людей (и даже военных) перевоплощаться.

Кто такой Д. Волкогонов? Как он сам пишет, родился он в Забайкалье, в 1928 году. Что касается национальности, то говорит, что русский. Но явно видно, что он такой же русский, как Крекотень — украинец. Естественно, на войне не был, но, как и все дети военного времени, горя хлебнул. Однако сталинское советское время помогло ему окончить Военно-политическую академию имени В.И.Ленина и с тех пор «застрять» в Москве. Что такое замполит полка, начальник политотдела дивизии, корпуса, армии, округа — знал понаслышке. После академии в войсках бывал в основном во время экскурсий и поездок начальника Главпура А. А. Епишева. Вообще же обретался только на московском паркете, где получил кандидата философских наук, а потом и доктора этих же наук, профессора, и дослужился от капитана до генерал-полковника, заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота.

Один из друзей маршала Николая Васильевича Огаркова Виктор Васильевич Пивоваров однажды, когда у нас зашел разговор о нашем главпуре, рассказал мне об этом профессоре забавную историю.

— Захожу утром по служебному вопросу к Алексею Алексеевичу Епишеву. В приемной никого нет. Дверь в кабинет к начальнику приоткрыта. Заглядываю, рассчитывая увидеть там дежурного, но увы. Захожу в кабинет, направляюсь в комнату отдыха — думаю, что дежурный наверняка здесь. Но, поравнявшись со столом начальника, почувствовал, что там кто-то сидит. Отодвигаю кресло, а оттуда выползает Волкогонов. Спрашиваю: «Ты что там делаешь?» «Да, вот, мастерю, — отвечает он. — У Алексея Алексеевича замерзают ноги, когда он долго работает за столом. Мы ему сделали вот эти полуваленки. Он туфли снимает, а ноги в эти валенки. Все нормально. Сейчас вот хочу прикрепить их к полу, чтобы можно было быстро снимать и надевать — без рук. А туфли у него свободные. Он быстро их надевает, если вдруг кто-то пришел». Это ж надо! Такое сооружение…

Выслушав рассказ, я тоже, в свою очередь, спросил Виктора Васильевича:

— А вы не порекомендовали Волкогонову предложить своему начальнику, чтобы тот вообще залез на печку и грелся там? Зачем мастерить такие приспособления? Ведь все равно толку с него нет, с Алексея Алексеевича. Он пережил четырех министров обороны, а в начале 50-х еще и одного министра госбезопасности. Всех министров устраивал, хотя они были полярно противоположными по характеру, взглядам и методам действий. Устраивал потому, что не высовывался, не перечил, поддакивал, не отставал — шел всегда в затылок. Ну, а самое главное — что он за эти годы сделал? Воспитал плеяду аморфных, беспринципных политработников. Хотя там, где были «самородки», т. е. настоящие политработники, с душой и сердцем, которые горели на работе, всячески помогали командиру, — там был порядок. И таких было много. Из крупного звена таким были — заведующий административным отделом генерал Миронов (его сменил Савинкин — такой же, как и Епишев), члены военного совета округов (группы войск) — генералы Липодаев, Мальцев, Можаев, Медников, Нечаев.

Виктор Васильевич слушал и понимающе улыбался. А я все доказывал ему (хотя он в этом и не нуждался — я же просто выпускал пар), что офицер, тем более политработник, не должен быть беспринципным. Работая же возле Епишева, поневоле станешь таким. Вот и Волкогонов с его угоднической душонкой попал в самые благоприятные для выращивания своих низменных качеств условия. Фактически, не понимая солдат и офицеров, не представляя, что такое партийно-политическая работа в полку или в дивизии, он стал заместителем начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота. Почему? Потому, что был мастером холуяжа, отлично писал доклады (ничего не скажешь), своевременно подсказывал «дельные» мысли, готовил начальника к большим совещаниям и т. д. Ну, как тут расстанешься с таким «кладезем мудрости»?

А этот «кладезь», триумфально продвигаясь по лестнице Главпура от поста к посту, все больше и больше обрастал мохом хрущевской «оттепели», проникался диссидентскими взглядами, горбачевскими «гласностью и демократией», а особенно «общечеловеческими ценностями». И ничего национального, отечественного, патриотического, тем более советского и социалистического. Вначале «взялся» за Сталина, потом ему не понравился Ленин, затем государственный строй в СССР и, наконец, добрался до Великой Отечественной войны.

В 1990 году под руководством министра обороны, маршала Советского Союза Д. Т. Язова на коллегии Министерства обороны проводилось заседание главной редакционной комиссии по подготовке истории Великой Отечественной войны. Председателем ее был Волкогонов. Предварительно все мы, члены коллегии, получили на руки первые три тома рукописей, которые предполагалось утвердить на этом заседании.

Подготовленные материалы представляли собой неприкрытую ложь, в них был извращен начальный период войны. Я был вынужден резко выступить и потребовать заново представить все материалы, воспроизвести все события так, какими они были, и отстранить Волкогонова от должности главного редактора по изданию «Истории Великой Отечественной войны», поскольку он умышленно, в угоду антисоветским силам искажает нашу историю.

Многие меня поддержали. Министр обороны, подводя итоги обсуждения, говорил о таланте Волкогонова, о том, что им удачно (?!) написана книга «Триумф и трагедия», а вот при написании истории войны действительно имеют место искажения фактов. Вообще, спустил остроту вопроса на тормозах, не согласившись, что и материал надо переделать, и главного редактора заменить. Уверен, что такой лояльный подход Дмитрия Тимофеевича был обусловлен тем, что Горбачев книгу Волкогонова «Триумф и трагедия» оценил весьма положительно. Ну а министру вроде грешно отклоняться от линии генсека. Так всегда было. А как иначе?

Этот эпизод на заседании, когда было четко и ясно видно, что Волкогонов всё предал и, держа нос по ветру, нюхом чуял, кто и что должен делать в складывающейся обстановке (в том числе к кому и на каком этапе надо примыкать), остался в моей памяти. Поэтому я в октябре 1993 года совершенно не удивился, когда мне сообщили, что это Волкогонов вместе с генералом Кобецем пригнал танки в Москву для расстрела Верховного Совета РФ. Оказывается, именно они ездили в подмосковную дивизию и специально отбирали добровольцев-палачей, посулив им большие деньги за выполнение омерзительной миссии, которая навеки оставила черное пятно на исполинском благородном теле наших Вооруженных Сил.