Алые погоны - Борис Изюмский

— Если бы я не был старшим, я б тебе показал…

Но Павлик уже и сам перетрусил:

— Ты чего?., ты чего?.. — забормотал он и вильнул к своей парте…

Возможно, отделение и не одобрило бы прямолинейности старшего, но Каменюка не щадил и себя, когда дело касалось службы. В прошлое воскресенье; возвратись из городского отпуска, он сокрушенно доложил Беседе:

— Товарищ капитан! Воспитанник четвертого отделения пятой роты Каменюка Артем из городского отпуска прибыл. На улице мне было сделано замечание неизвестным лейтенантом, что нельзя держать руку в кармане и щелкать семечки, — совсем виновато добавил он, опуская голову.

Воспитатель пожурил Артема за упущение в поведении — «Не забывай о чести училища», — но на ротном построении похвалил:

— Он поступил так, как полагается военному человеку: правдивость для суворовца — прежде всего.

Словом, к старшему трудно было придраться, и товарищи подчинялись ему почти безропотно. Только Авилкин пытался временами сопротивляться, но, как правило, безуспешно. После одного бурного столкновения с Авилкиным, Каменюка горестно сказал Алексею Николаевичу:

— Теперь я понимаю, товарищ капитан, как неприятно командиру, когда его приказ не выполняют…

— Ничего, не унывай, — подбодрил его Беседа. — Капля камень точит…

Артем, соглашаясь, кивнул головой, хотя толком не понял, какая капля и какой камень.

За последний месяц даже лицо, даже внешний вид Каменюки изменились. Он старался не давать повода для замечаний, поэтому исчез лихой залом шапки, цыганский напуск брюк на голенища, а ремень занял на талии надлежащее место.

Было бы преувеличением сказать, что Артем стал неузнаваемым, превратился в святочно-прилизанного пай-мальчика. Так случается только в надуманных рассказах и статьях кабинетных теоретиков. Это был и тот же Каменюка: ершастый, задиристый, своевольный — и уже не тот: какая-то внутренняя сила сдерживала его. И если верить знатокам человеческой природы, утверждающим, что глаза — зеркало души, то синие глаза Артема стали лучше: с них сходила муть недоверчивости к людям, и они начинали смотреть на мир по-детски открыто и чисто.

Беседе не раз хотелось спросить Каменюку о часах. Он чувствовал, что сейчас Артем будет откровенен. Но педагогическая осторожность, а главное, боязнь неудачным движением разрушить все то новое, что с великим трудом создавал он в характере Артема, останавливали воспитателя.

Только однажды Каменюка, оставшись наедине с офицером, начал было:

— Я хотел вам сказать товарищ капитан… — но не докончил, задохнулся от волнения.

Алексей Николаевич поспешил ему на выручку:

— Да, да, Артем, и я хотел сказать, у нас в отделении еще плохо проходят дежурства…

ГЛАВА XXI

Маленькая победа над собой

С военных занятий ребята пришли изрядно усталыми — они «штурмовали» полосу препятствий: с винтовкой в руках перелезали через забор, по тонкой жердочке пробегали над «пропастью», проползали на животе узкий, — только-только втискивалось тело, — туннель, прыгали в глубокую яму и быстро выбирались из нее.

При разборе «операции» Боканов похвалил Ковалева за ловкость и сметку. Сейчас, вспоминая об этом, Владимир с особым усердием чистил винтовку. Капитан сказал, что летом в лагерях они будут ходить в ночную разведку, устраивать походы в лес и горы.

«Надо сегодня же, — решил Ковалев, — взять справочник по топографии и сделать выписки из раздела „Движение по азимуту“. Интересно, есть ли в библиотеке что-нибудь о режиме бойца в походе?»

В прошлое воскресенье первая и вторая роты участвовали в дальнем переходе. Володя плохо подогнал обувь и через час так натер ногу в подъеме, что она нестерпимо горела и, казалось, опухла. На обратном пути от контрольного пункта едва шел. Присел, перемотал портянку. Боль на время утихла, но через несколько минут возобновилась с новой силой. До училища оставалось километра три. Показалась грузовая машина — она подбирала отставших.

— Подвезти? — выглянул из окна кабины подполковник Русанов.

— Нет! — с напускной бодростью ответил Ковалев и быстро зашагал, не хромая. Машина скрылась.

«Все же до училища дошел сам», — удовлетворенно подумал Ковалев, продолжая возиться с винтовкой.

Еще раз проверил действие затвора, поставил на место винтовку и пошел приводить в порядок себя.

Подполковник Русанов как-то сказал им: «Кавалерист, не почистив лошадь, не ляжет спать даже после самого тяжелого перехода, пехотинец сначала почистит оружие, а потом подумает о себе. Не нарушайте этого армейского закона!»

У двери ротной канцелярии старшина раздавал письма:

— Ковалев, вам письмо, — помахал он конвертом. Письмо прислала Галинка. Переписываться они стали недавно, галинкины письма были редки и дружески-сдержанны.

«Володя, — писала она, — в субботу мой день рождения, обязательно приходи, будут ребята из школы. Мама и я ждем тебя и Семена».

Семен был однажды у Богачевых и, как говорила потом Галя, понравился своей простотой и добродушием и ей, и Ольге Тимофеевне.

«Сегодня среда, значит, через три дня, — подсчитал Володя, — но что ей подарить?»

Он побежал разыскивать Семена. Гербов в спальне неторопливо заглаживал складки на брюках.

Приглашение Богачевых он принял со спокойной готовностью:

— Отчего не пойти — пойдем.

Они вдвоем стали ломать голову, — что же подарить?

Положение оказалось трудным: личных вещей у них почти не было. Остановились на том, что Семен подарит «Занимательную химию». Книгу эту он недавно получил на конкурсе лучших химиков училища. Володя же преподнесет общую тетрадь в красивом переплете, привезенную летом из дому. Про себя он решил, что сочинит еще и посвящение в стихах.

Дни до субботы тянулись неимоверно долго, на уроках было еще так-сяк, но два часа свободных после обеда Володя не находил чем заполнить. Читать не хотелось, гулять не хотелось… Интересно, кто будет на вечере, кроме них? До какого часа Сергей Павлович даст увольнительную? Как назло и посвящение не удавалось: лезли глупейшие рифмы — и только отглагольные. Может быть, взять что-нибудь у Фета или Майкова? Нет, это не то — надо мужественное и задушевное, но без птичек и травки.

«Дорогой товарищ, наши встречи…»

И обязательно подвертывается рифма «вечер»! Уж лучше «картечи» или «буйной сечи». Да и не подходит обращение «дорогой товарищ» — официальщина! А тут еще Семен со своими сочувственными взглядами. Молчит, конечно, но когда думает, что Володя не видит, смотрит как на безнадежно-больного. Что он, чорт возьми, предполагает?

— Ты чего, Семка, такой молчаливый?

— Я ничего… Да ты прочитай вот рассказ Генри… помрешь от смеха…

— Неохота читать, — отмахивается Ковалев.

— Ну, давай в шахматы сыграем.

— Нет настроения…

— Дело твое, — покорно вздыхает Семен, и эта покорность еще больше бесит Ковалева.

… В субботу он начал готовиться с утра. Пуговицы, начищенные специально добытой пастой, сияли ослепительно, подворотничок, перешитый трижды, выглядывал идеально ровной, белоснежной полоской. Даже стихотворение вдруг возникло все — именно таким, как хотел. Оно выплыло всеми десятью своими строками на уроке химии и было записано после формулы этила.

Когда лучше обратиться к капитану с просьбой дать отпускной билет?

— Сема, когда? — спрашивает он у друга, и тот понимающе шепчет:

— После обеда.

Худощавый близорукий химик, с длинными цепкими руками, вызывает Ковалева к доске. Он отвечает с таким воодушевлением, что преподаватель одобрительно покачивает головой, еще более щурится, словно греется на солнце и, поставив пятерку, говорит:

— Сожалею, что не принято ставить пять с плюсом.

Но вот, наконец, кончились уроки, возвратились из столовой. Рота выстроилась. Сейчас капитан Боканов скажет «разойдись» и направится в канцелярию, можно будет подождать, пока все разойдутся, и тогда обратиться к нему. В том, что Боканов отпустит его и Гербова, Ковалев не сомневался: Сергей Павлович был у Богачевых и охотно пускал к ним Володю.

Но капитан ждет, когда наступит полная тишина:

— Товарищи, — говорит он, — сегодня вечером в пионерском дворце смотр художественной самодеятельности учащихся города. Будем и мы защищать честь училища и своей роты. У нас есть кое-что уже подготовленное, мы сейчас немного подрепетируем и к 19.00 пойдем во дворец. Туда приглашены рабочие, студенты, легко раненные из госпиталей. Зайдите в клуб — и Боканов назвал три десятка фамилии, среди которых были. Ковалев и Гербов: первый — признанный фехтовальщик училища, второй — гимнаст.

Вот и команда «разойдись». Зашумели, заговорили все, и послышались напутственные возгласы вроде: «Не подводи, братва!», «Покажите там!». Володя стоял, как оглушенный, и Семен с огорчением поглядывал на него, но подойти не решался. «Что же делать?» — в смятении думал Ковалев. Сказать Боканову, что болен, а потом ускользнуть из училища к Богачевым через пролом в дальней стене сада? Нет, все равно вечер будет стравлен мыслью о проступке, да и не в его натуре притворяться и действовать исподтишка.