В ожидании Америки - Максим Шраер

— Это хорошая возможность практиковаться в английском — для всех нас, — сказала мама, когда мы вечером сели пить чай на балконе.

— Ноль не может практиковаться, — ответил отец. — Ноли заполняют аудиторию открытыми ртами и кольцами дыма. Но вот вам стоит походить на фильмы.

Мы переглянулись с мамой, но ничего не сказали. Английский моему отцу давался нелегко.

Все это произошло в нашу первую среду в Ладисполи, а через два дня по пути на пляж мы наткнулись на Даниила Врезинского. Он спешил на почту, чтобы позвонить в Америку по «коллекту».

— Американский центр? — Врезинский распалился. — Ха-ха-ха! Чертов рэкет. Для них большинство из нас — легкая добыча. По части религии сама невинность. Жалованье доброго пастора повышается с каждой очередной дюжиной новообращенных аидов. Держитесь от него подальше. Особенно сейчас, когда Фриман получил себе этого Штейнфельда в приспешники. Я на дух не выношу этих оборотней из московской еврейской интеллигенции.

— Это правда? — спросил я Врезинского.

— Что правда?

— Правда, что они только и хотят обращать евреев в христианство?

— Неужели и вы так наивны? Удостоверьтесь сами, если мне не верите, — ответ Врезинского повис в воздухе, а он умчался по своим делам.

Оттенок любопытства отныне добавился к смутному беспокойству, и мы с мамой решили пойти проверить, что за «прославление Всевышнего» состоится в субботу в Американском центре. Мы все еще отказывались верить, что от американцев можно ждать такого очевидного, нарочитого надувательства. Ведь столько замечательных американских семей побывало у нас в Москве за годы «отказа». Среди них были и настоятель англиканского собора из Нью-Йорка, и семья католиков немецкого происхождения из Миннесоты. Нам очень помогали друзья из американского посольства в Москве, среди которых были и христиане, и евреи, и люди религиозные, и неверующие. И никогда мы не чувствовали, что за нашими душами охотятся. Тем летом мы еще не утратили иллюзий в отношении американцев и хотели во всем убедиться сами.

Ряды пластмассовых стульев выстроились в гостиной. К нашему приходу уже собралось около двадцати гостей, а еще десять-пятнадцать просочились на виллу к десяти утра. Джошуа Фриман вышел вперед и обратился к собравшимся. У стены стоял стол, сервированный прохладительными напитками и выпечкой, ждущими своего часа под полиэтиленовой пленкой. В книжном шкафу, как мы скоро выяснили, кроме экземпляров Библии карманного размера в зеленом виниловом переплете — на одной полке по-русски, на другой по-английски — были чудесно иллюстрированные русские переводы книг К. С. Льюиса, изданные в Чикаго.

В ожидании начала мы с мамой смотрели по сторонам в поисках знакомых. Никого из знакомых не было. Почему-то собравшиеся нервничали, сидя на краях стульев, как нашкодившие ученики, ждущие головомойки в кабинете директора школы. Среди присутствующих трое или четверо были не похожи на советских беженцев; видимо, это были местные, итальянцы, или же американцы-экспаты.

Несколько супружеских пар пришли с детьми. Детям не позволяли листать богато изданные книги, и они ерзали и зевали, пока Джошуа Фриман произносил речь. Торжественного Анатолия Штейнфельда он снова представил собравшимся: «Это мой брат Анатолий».

— Дорогие братья и сестры, — начал Джошуа Фриман, а Штейнфельд перевел. На этот раз Фриман говорил только по-английски, хотя в буклетах, которые мы получили при входе, содержался текст молитв как по-русски, так и по-английски.

— Мы собрались здесь во Святую Субботу Господа нашего, для того чтобы отпраздновать Хашема Иешуа и его любовь ко всем людям. Большинство из вас только что вырвалось из страны атеистов-безбожников, и я хочу вам сказать: сейчас вы свободны и можете открыть свои сердца Господу. Вы сейчас свободны.

Он сделал паузу, сложив розоватые пальцы на груди, затем разомкнул и поднял руки ладонями вверх, будто бы глубоко вздыхая. Несколько человек подумали, что нужно встать и аплодировать; большинство же осталось сидеть на местах.

Я слышал, как женщина, сидевшая за мной, прошептала:

— Кто такой Хашем Иешуа?

— Ш-ш-ш, Лида, — одернул ее мужчина в очках в тяжелой оправе.

— Я просто хотела… — обиженно залепетала женщина.

— Заткнись, — отрезал ее муж в тот момент, когда Джошуа Фриман уже собирал свое лицо в елейную улыбку.

— В Доме Господнем есть место для каждого из вас, — объявил Джошуа, подходя все ближе к переднему ряду стульев. — Мы празднуем вашу новую свободу и Шаббат. Миллионы наших братьев и сестер в Америке и во всем мире празднуют сейчас вместе с нами. Хочу напомнить вам, что Хашем Иешуа жил и умер как еврей. Евреи благословенны быть любимыми чадами Господа. А те евреи, кто выбрал для себя соединиться с Хашемом Иешуа, — те дважды благословенны. Вы всегда останетесь евреями — вот почему я хочу открыть ваши сердца Господу. Присоединяясь к Хашему Иешуа, нашему Господу Иисусу, вы способствуете тому, чтобы сбылось обещание тысячелетий, данное вашему народу.

Судя по молчанию, последний всплеск вдохновенной речи Джошуа Фриман, должно быть, не был воспринят присутствовавшими. Он сделал жест правой рукой, который выражал «О’кей, дайте мне объяснить», и заговорил очень и очень медленно, останавливаясь после каждой фразы и глядя прямо в глаза лысому беженцу в очках в тяжелой металлической оправе, которого выделил среди слушателей.

— Вы готовитесь вступить в новую жизнь, полную свободы, в Америке, и я надеюсь, нет, я просто убежден, что эту новую жизнь вы проживете в Доме Господнем. Мне известно, что в Советском Союзе некоторые из вас уже задумывались над этим и искали Господа. Здесь же, в Американском центре, в обители Господа, вы поймете, что не важно, были вы рождены еврейской матерью или нет. Вы все — духовные семиты.

— Хорошо, что не духовные антисемиты, — прошептала моя мама. После трех недель молчания к ней возвращалось безупречное остроумие. В нашей семье именно мама наиболее чутко реагировала на обман, фальшь и дурной вкус.

— Давай досидим до конца речи, а затем пойдем, — прошептал я, видимо, слишком громко. Мужчина в тяжелых очках неодобрительно закашлял.

— И сейчас, — продолжал Джошуа Фриман, — я хочу пригласить вас присоединиться к нам и вместе с нами спеть несколько американских песен, которые мы поем, прославляя нашего Господа. Моя жена Сара будет запевать, а слова вы найдете в розданных вам материалах.

Когда все встали, мы с мамой вышли из аудитории.

— Какое хамство! Типичные москвичи, — прошептал кто-то нам вслед. Мы не стали оборачиваться, боясь превратиться в сахариновые столбы. Лишь на улице, на гравиевой дорожке бульвара под тенью каштанов и платанов, мы обернулись на эту виллу, крытую терракотовой черепицей. Мимо дремлющих львят прошмыгнула семья беженцев, родители с двумя мальчиками в одинаковых желтых панамках. Не оборачиваясь, они свернули на улочку, ведущую к морю.

Мы с мамой заглянули домой, чтобы вместе с отцом отправиться на пляж. Сидя на балконе, отец читал русские эмигрантские журналы, напечатанные в Израиле и Германии. Журналы валялись вокруг него на плитчатом полу. Потягивая кофе из массивной кружки, одетый в белую футболку и линялые шорты, отец походил на писателя из Рима или профессора, приехавшего в Ладисполи на выходные, а вовсе не на беженца с туманными перспективами на будущее.

— Ну и как сходили? — спросил отец с холодком, даже не вставая с кресла.

Мама подошла и обняла его сзади, уткнув голову в правое плечо и поцеловав мочку уха.

— Прости меня. Я должна была сказать это сразу, — у мамы был нежный, хрупкий голос.

— Сказать что? — спросил папа задумчиво, хотя, кажется, сразу понял, что она имеет в виду.

— Ты был совершенно прав насчет Штейнфельда, а я ошибалась. Не сердись, пожалуйста.

— Мама, ты извиняешься? Это невероятно! — встрял я.

Отец поднялся с кресла, поцеловал маму, затем меня.

— У меня внутреннее чутье на этих штейнфельдов, — сказал он. — В детстве мы выбивали дурь из таких предателей, — добавил он с видом триумфатора, увлекая маму в один из тех счастливых танцев без музыки, которые мои родители исполняли в минуты спонтанной гармонии.

В течение следующих двух недель мы узнали по местному беженскому радио, что уроки английского в Американском центре сводятся к чтению отрывков из Евангелия по-английски и объяснению их «простыми словами». Без всяких словарных диктантов и контрольных по грамматике.

Мы с мамой больше не ходили к ним по субботам. Сложнее было отказаться от фильмов по средам. Мы старались прокрасться незамеченными и никогда не оставались на сладкое и мыльное угощение. Мы даже пытались затащить туда отца, когда фильм обещал быть особенно интересным. Он сопротивлялся, говоря, что бывший отказник и мученик Сиона не вправе оказывать моральную поддержку делу крещения евреев, а также потакать коллаборационистам из наших рядов.