Свобода в широких пределах, или Современная амазонка - Александр Бирюков

Ведь обе виноваты. И нечего друг на друга зло держать. Я даже-думаю, что пройдет немного времени — и опять эти семьи будут дружить. А что? Сколько лет дружили — и теперь навеки врагами стать? А из-за чего? Из-за нескольких сотен? Да тьфу на них, на эти деньги. Это на материке, где меньше получают, там, конечно, такой случай могли на принципиальную высоту поднять, могли Антонину Петровну в мошенничестве обвинить и даже срок она могла за свои проделки получить. Только кому бы от этого лучше стало? Так что пусть такой финал будет.

Осталось дать только одну справку — это о кислородной недостаточности, упомянутой в письме Веры Васильевны. Многие магаданцы так и считают, что здесь кислорода не хватает. Однако это не что иное, как заблуждение. Кислорода в воздухе на всем земном шаре содержится примерно одинаково, за исключением высокогорья, конечно. Но в связи с резкими перепадами атмосферного давления, каковые в — Магадане, так как он находится на берегу моря, бывают часто, количество кислорода в одном кубометре воздуха постоянно меняется. Как это влияет на организм, медицина еще точно не знает. Однако есть основания расценивать этот фактор как расшатывающий здоровье (в частности, широкое распространение здесь пневмонии некоторые ученые этим и объясняют). Но утверждать категорически, что организм привыкает к этим перепадам и, лишившись их, сразу приходит в негодность, нельзя. В этих ситуациях действуют, вероятно, другие, еще до конца не выявленные причины.

Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

У кладбища направо пылил пустырь;

А за ним голубела река.;

Ты сказал мне:

«Ну что ж, иди в монастырь

Или замуж за дурака…»

А. Ахматова

Я вам скажу один секрет:

кого люблю — того здесь нет.

Я вам скажу секрет другой:

кого люблю — тот будет мой.

Песенка из ресторана

1

Она неслась верхом по широкой украинской степи, придерживаясь за его плечи, чтобы не упасть, не скатиться на росистые колокольчики, мелькавшие совсем близко, и вдруг почувствовала то ли там, впереди, но еще далеко, еще надо доскакать, то ли в себе самой, в разведенных бедрах, накрывших его живот, приближение цели. Она привстала, что-то крикнула, опустилась с размаху и понеслась еще быстрее, и чаще застучала, загудела под копытами земля. Но тут он дернулся, вытянулся и стал уходить, и цель замерла, а потом, дрогнув, стала уменьшаться, таять, как подмоченный сахар на блюдечке.

Она еще несколько раз резко опустилась, понимая, что это уже бесполезно и она зря теряет драгоценные секунды, когда гаснет это состояние, и что потом его трудно будет вернуть, но не в силах отказать себе в удовольствии — сделать ему больно. И, соскакивая на пол, она нарочно посильнее оперлась растопыренными пальцами об это запрокинутое лицо и еле удержалась, чтобы не сжать, не скомкать его — пусть ходит с разорванной щекой или без носа, если такой. Но времени не было.

Она подскочила к полированной стенке, пустила диск с заранее приготовленной пластинкой, потому что знала, что так может случиться. Сначала была медленная мелодия — словно тихое солнечное утро, и берег широкой реки или озера, и теплая вода, которая вдруг разлилась по ярко-желтому ковру и откуда-то все прибывает и прибывает, поднимаясь по икрам, по-ножкам кресел и зеленеющим прутикам все выше и выше, и уже тронула колени. Они сомкнулись, вдавившись одно в другое, и напряженность сковала бедра.

Вот так она и застыла, словно парализованная, ощущая одновременно и вялую свободу в плечах, и схваченную цементом неподвижность ног, словно и вправду не вода, а что-то гораздо более вязкое наливалось сейчас в комнату, а точнее — однокомнатную квартиру, обставленную столь дефицитным на Севере импортным гарнитуром, поблескивающим темными полированными плоскостями, потому что свет она не гасила, а сейчас уже пухла на горизонте ярко-желтая капля поднимающегося из воды солнца. Птахи какие-то щебетали.

Он заворочался в кустах и открыл глаза. Вода уже перестала прибывать, и она, освоившись, медленно, потому что скованность все еще не отпускала, приседала, погружаясь в нее, и напряженность поднялась выше и остановилась у груди; у испуганно бьющегося сердца.

— На подселении, что ли, живешь? — спросил он из кустов.

Ее злость, ненависть даже, почему-то прошла, и сейчас ей было нужно, чтобы он смотрел на нее, видел ее всю и ни о чем Не спрашивал. Она предостерегающе подняла руку, и тут, после короткой паузы, взметнулась до люстры высокая волна, и закачались разноцветные, из спекшихся стеклянных пузырей стаканы, мешая между собой голубое, желтое и оранжевое. А может быть, она сама задела эти стаканы вскинувшейся в такт музыке рукой. Теперь все мелькало, вздымалось, рушилось вокруг free, и в этом хаосе, сохранившем лишь узкую песчаную полосу, поросшую редкими кустиками, из которых на нее смотрели какие-то — ей некогда было понять какие, но главное, что они были, — глаза, в этом движении исчезла ее скованность, и, ощущая свободу и силу в каждом мускуле, она тянулась вверх, выскакивала из-под рушившейся на нее волны, и сердце стучало что-то похожее на «вот и все» или «только так, только так», пока самая высокая волна не накрыла ее с головой и не бросила на мягкое, теплое дно и эта фраза — «только так, вот и все» — не стала медленно уходить.

— Я посмотрю на кухне? — услышала она сквозь толщу воды и подумала что он зря там будет шарить, потому что все равно ничего нет, только разобьет что нибудь. Но сейчас это не имело никакого значения.

Вот и все, — сказала она про себя еще раз и уснула.

Спала она, наверное, какие-то мгновения и проснулась оттого, что он вернулся в комнату и сказал:

— Интеллигенция! Свет не гасит, голышом бегает, музыку среди ночи включила. А если я в опорный пункт заявлю?

Она поднялась и села в кресло, так ничего и не накинув, — снова светило солнце, от которого грех было прятаться, и кругом были покой и воля.

— Выпить-то у тебя есть? — спросил он еще раз, одеваясь.

— Не держу.

— Эх ты! — он потоптался у кровати, не зная, что сказать. — Ну, я пошел.

Она поднялась, сделала несколько шагов и сразу оказалась у порога своей комнаты, чтобы подождать, пока Он обуется и наденет пальто.

— Ты ненормальная? — спросил он, пропуская ее к входной двери.

— Не переживай, — сказала она, обернувшись и глядя на него холодными, светлыми глазами. — Ты молодец. Денег дать?

— Зачем?

— Чтобы не переживал.

— Не бойся, про тебя расскажешь — не поверят.

— Ты молодец, спасибо тебе.

Тут же в передней, возле приоткрытой двери на лестницу, он обнял ее, прижал к колючему, дурнопахнущему сукну и услышал, что она смеется, издевательски хохочет под обхватившими ее руками, не вырываясь и не отталкивая, — просто смеется над ним.

— Дать бы тебе! — сказал он и хлопнул дверью.

Оставшись одна, она выключила проигрыватель, убрала большой свет, перестелила постель, брезгливо содрав еще теплые простыни и наволочку. Потом она помылась на берегу остывающей реки, и у нее осталось еще два часа на спокойный, с громким от избытка сил храпом сон в прохладной тишине под открытой форточкой.

В начале седьмого ее можно было увидеть в синем с красными полосами тренировочном костюме сначала на обледеневшей беговой дорожке стадиона, потом там же, в парке, на теннисной площадке, где она минут пятнадцать гоняла резиновый мячик с полузнакомыми мужчинами и женщинами, такими же энтузиастами утренней зарядки.

Потом — снова ванна, теперь уже потеплее, чтобы не простудиться, марафет, чашка черного кофе с сухариком. Строгий синий костюм с университетским ромбом на лацкане — кажется, только в МГУ и можно было получить такой, с гербом из настоящего серебра (12 рэ и фиолетовая печать в дипломе — «знак выдан»). Красное ворсистое демисезонное пальто — весна в этом году в Магадане ранняя, уже в апреле совсем тепло, но по утрам под ногами или лед, или смежная каша, а к обеду может задуть холодный ветер. И очки с черными круглыми стеклами.

Чернеет дорога приморского сада желты и свежи фонари я очень спокойная только не надо со мною о нем говорить[2]

Без пятнадцати девять она входит в свой кабинет — начальник планового отдела влиятельного производственного управления — и садится за чистый, без единой бумажки на сверкающей доске стол. Сегодня она будет работать особенно четко и стремительно, так, что К концу дня перепуганные подчиненные собьются с ног. Если бы кто-нибудь мог заглянуть за темные стекла ее очков, он увидел бы холодные, светлые глаза.

И легкие месяцы будут над нами как снежные звезды лететь