Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы - Дамер Лайонел

руки были скованы перед ним. «Никто не может так жить», – мысленно повторил я. И все же, в каком-то смысле, как я все чаще обнаруживал в течение следующих нескольких месяцев, я тоже жил как «так»: человек, которому было трудно выражать свои эмоции; который сосредотачивался на мелочах общественной жизни и часто терял представление о ее общем устройстве; который полагался на других, чтобы направить свои реакции на жизнь, потому что он не мог доверять своему собственному ощущению того, как это действительно работает – человек, чей сын, возможно, был лишь более глубокой и темной тенью его самого.

После встречи с Джеффом мы с Бойлом вернулись в «Висконсин». Во время поездки он сказал мне, что, по его мнению, Джефф был сумасшедшим, и это безумие было его единственной возможной защитой. Он сказал, что у него уже есть на примете психиатр, который мог бы провести тщательное психиатрическое обследование Джеффа. Он не сказал, в каком смысле, по его мнению, мой сын сошел с ума. Он не назвал никакого конкретного расстройства. По его словам, к такому выводу можно прийти только путем тщательного психиатрического исследования.

Очевидно, в намерения Бойла не входило отказываться от защиты Джеффа. Цель состояла в том, чтобы поместить его в психиатрическую больницу, а не в тюрьму. Бойл сказал мне, что в больнице Джефф получит значительно лучшую психиатрическую помощь, чем в тюрьме, и, возможно, в какой-то момент он действительно станет вменяемым.

Мне это показалось разумным. Ни при каких условиях я бы не хотел, чтобы Джефф «сошел с ума». Хотя я все еще не знал всей степени его безумия, человек, которого я только что видел в маленькой желтой комнате окружной тюрьмы Милуоки, был явно безумен. Любая попытка освободить его, даже если бы я считал это возможным, показалась бы мне абсурдной.

В тот момент я верил, что именно безумие моего сына сильнее и навсегда разделило нас. Он жил в мире, скрытом за его глазами. Я никогда не смогу войти в этот мир. Мы всегда были бы разделены барьером его психического заболевания. В каком-то смысле я не видел ничего, кроме его безумия.

В прошлом были времена, когда я говорил себе, а иногда и Шери: «Он сумасшедший». Обычно я говорил это в гневе и разочаровании, и я всегда имел в виду, что у него беспорядок в черепе, что он не мог держать свою жизнь в порядке или думать о том, как выкрутиться из положения. Мне никогда не приходило в голову, что он может думать о чем-то своем, что все то время, когда я так часто беспокоилась о Дейве, или о своей работе в лаборатории, или о попытках пережить мой развод, мой старший сын, возможно, медленно развивал свое безумие.

Но теперь, внезапно, я увидел безумие Джеффа во всех красках. В его неподвижном лице, в его тусклых глазах, в жесткой скованности его тела, в том, как его руки не раскачивались взад и вперед, когда он шел, даже в том, как он бесстрастно бормотал: «Мне жаль».

И, конечно же, дело было в его кровожадности. Но, как я с тех пор понял, если бы не его кровожадность, если бы его безумие в конце концов не проявилось в безумии его преступлений, я мог бы вообще никогда этого не увидеть. Пока Шери не нашла его пьяным в его комнате, я не видел его алкоголизма. Пока моя мать не обнаружила украденный манекен в его шкафу, я не считала его особенно странным и уж точно не вором. До тех пор, пока ко мне не поступило много информации после того, как его арестовали за растление малолетних, мне и в голову не приходило, что он гомосексуалист, несмотря на то, что у него никогда не было свиданий, что он водил «друга» на выпускной бал, что все эти годы за всю свою юную взрослую жизнь он никогда не проявлял ни малейшего интереса к женщине. Это был уровень забвения или, возможно, отрицания, который едва ли можно было вообразить, и все же он был реальным. Это было так, как если бы я запер своего сына в звуконепроницаемой кабинке, а затем задернул шторы, чтобы не слышать и не видеть, кем он стал.

И все же, даже в то время масштабы преступлений Джеффа, тот факт, что он убил очень много людей, вряд ли могли быть для меня более ясными. Но глубоко извращенная природа его склонности к убийству, наряду со всеми безумными мыслями и фантазиями, которые предшествовали и следовали за убийствами, все еще оставались для меня неясными. Ибо, хотя из квартиры 213 появилось много информации, и вся она была непостижимо отвратительной, полной истории преступлений моего сына не было.

Но даже если бы я знал все на этой ранней стадии, я не уверен, что смог бы принять это. Хотя я, безусловно, принял тот факт, что Джефф был убийцей, что он был и сексуальным убийцей, и серийным убийцей, тем не менее, какая-то часть меня не могла выйти за рамки этих самых последних и самых ужасных признаний.

И вот, какая-то часть меня отключилась. Я читал газеты, смотрел выпуски новостей, но больше ничего не выяснял. Я не просил Бойла информировать меня о деталях этого дела. Я также не просил полицию сообщать о том, что было обнаружено в ходе их уголовного расследования. Какая-то часть меня не хотела знать: та часть, которая продолжала отрицать, преуменьшать и уклоняться; та часть, которая, вопреки всем доводам разума и огромному весу доказательств, все еще кричала: «Только не Джефф».

Повидав Джеффа, я остался с матерью на несколько дней, а затем вернулся в округ Медина, недалеко от Акрона, где мы с Шери жили в кондоминиуме в просторном жилом районе. Это было недалеко от ее работы, хотя и далеко от моей, поэтому в течение последних нескольких лет я проводил неделю на своей работе в Питтсбурге, а затем возвращался домой на выходные.

Оказавшись дома, Шери ввела меня в курс всего, что произошло дома за последние несколько дней. Вихрь медиа, который закружился вокруг дома моей матери, свирепствовал и здесь. Репортеры расположились в разных местах вокруг дома. Она постоянно слышала, как ее имя выкрикивали со стороны, репортеры умоляли ее дать интервью. Эти вторжения не прекращались, постоянный звонок в дверь, постоянный телефонный звонок. В ответ Шери отключила дверной звонок и позволила автоответчику принимать наши звонки. В течение нескольких дней, как она рассказала мне, она чувствовала себя