Тревожные галсы - Александр Золототрубов

— Ну и что?

— Я к тому, — продолжал Леденев, — что тут, как, впрочем, и во всяком деле, нужны знания, практические навыки. Помните, как Грачев бросился вплавь к мине, на которой уже горел бикфордов шнур?

— Рвануться-то рванулся, а сил не рассчитал. Крылов его опередил.

— Не в этом суть, — заметил Леденев. — Грачев под удар жизнь свою ставил...

Грачев как раз подходил к каюте командира и услышал последнюю фразу, он хотел было уйти, шагнул к трапу, как услышал голос Склярова:

— Грачев, вы мне нужны.

«Кажется, появился я не вовремя». — подумал Петр.

Скляров сказал о том, что был в штабе.

— Досталось мне за Кесарева, — он закурил. — Сергей ваш друг, не так ли?

— Друг, товарищ командир.

— Подвел он нас крепко, — Скляров глотнул дым. — Даже не знаю, что с ним делать.

— Перемелется — мука будет, — бросил реплику замполит.

— А что у вас?

Грачев помялся.

— Хочу просить вас, товарищ командир, отпустить домой суток на пять матроса Гончара, — выдохнул он. — Мать у него болеет, операцию недавно перенесла, малыша Гончар хочет забрать, чтоб легче матери было.

Скляров вспыхнул:

— Опять эти семейные неурядицы! То одно, то другое. — Он взглянул на замполита, тот почему-то улыбался. — Что скажешь?

Леденев сказал: если командир боевой части просит, значит, надо его поддержать. Вот только ему, замполиту, неясно, кто будет смотреть за сыном, матрос — на корабле, а его жена — на промысле.

— Вы об этом подумали? — спросил Скляров.

Грачев объяснил: жена матроса уйдет с траулера, как только Гончар привезет сына.

— Тогда другое дело... — Скляров встал, подумал: если Грачев просит, пусть матрос съездит. — Ладно, разрешаю... Десять суток по семейным обстоятельствам. Как у вас Крылов, справится, если вдруг выйдем в море?

— Связь будет надежной, — заверил Грачев.

Скляров вдруг улыбнулся, спросил:

— Вы, кажется, тоже хотели бы съездить к своей...

Скляров хотел сказать «к своей невесте», но умолк на полуслове, увидев, как лицо Грачева залилось краской, он глядел в палубу, неловко опустив по бокам длинные руки.

— Я никуда не собираюсь ехать, — глухо сказал он.

— Ну зачем так? — ласково сказал Скляров. — Я все понимаю, если надо, то и возражать не стану. Да и замполит тоже, а?

Леденев улыбнулся:

— Чует моя душа, Петр, быть свадьбе, а?

Грачев тоже заулыбался.

...У радиорубки его ждал Гончар. Петр сказал, что командир «дал добро».

— Пишите докладную на мое имя, а утром можете ехать.

Гончар обрадовался:

— Правда?..

Прошел еще день в хлопотах.

 

Скляров сидел за столом угрюмый. Приказ командующего не выходил у него из головы. Он пригласил к себе старпома.

— Садитесь, — сказал он Комарову. — Вон на диванчик, мягче критику перенесете. Ну, как, объявили Кесареву приказ?

— Объявил, — хмуро ответил Комаров.

— И как он реагировал?

Старпом с иронией заметил:

— Аплодисментов не было...

Скляров подергал головой, будто шею сдавил ворот кителя.

— Не к месту шутки, Роберт Баянович. Это приказ командующего.

Лицо старпома оставалось непроницаемым. Возражая Склярову, он говорил неторопливо, подчеркивая каждое слово. Он сказал, что падение матроса за борт совершеннейшая случайность, Кесарев — настоящий офицер, отличный моряк, романтик. В эпизоде с минами виноват Черняк.

— Я, знаете ли, не люблю бесплодной романтики, — сухо заметил Скляров. — Эта, как вы изволили выразиться, «совершеннейшая случайность» дорого нам обошлась. А тут не за горами испытания нового оружия. Это оружие — мины. Боюсь, как бы Кесарев не подвел нас. Кто на «Гордом» командиром минно-торпедной боевой части? Кажется, Борцов?

— Лучший минер на флоте.

— Вот-вот, взять бы его к нам, а? Я бы уговорил комбрига перевести его на «Бодрый».

Комаров пожал плечами:

— Вы командир, вам и решать.

— А все же, ваше мнение?

— Не стал бы я, Павел Сергеевич, с других кораблей тащить к себе. Не стал бы. Наш Кесарев не хуже.

— Ну-ну... Кстати, что произошло у вас с Черняком?

Старпом сказал, что во время приборки матрос курил, поэтому он и не уволил его в город.

— Что, разве я превысил свои права? — усмехнулся Комаров.

— Может, и нет, а матроса обидели. Вы же подписывали список увольняемых? Черняк наутюжил брюки, встал в строй, а вы вдруг раздумали. Где же логика?

— Форма у моряка всегда должна быть наутюженной, — возразил Комаров. — Вы что, разве забыли, как он всех нас подвел?

— За свой проступок матрос понес наказание.

Кто-то постучал в каюту, и Скляров разрешил войти. На пороге появился Кесарев.

— По личному вопросу я. Разрешите?

Он вынул из кармана кителя листок и протянул его командиру.

— Рапорт? — удивился Скляров. Он улыбнулся, но улыбка получилась фальшивой, на душе появилась какая-то горечь, впечатление такое, будто он кого-то обокрал.

«А чего ты смутился? — сказал он себе. — Сам же хотел, чтобы Кесарева убрали с корабля. Его может взять к себе на «Гордый» Ромашов. Так чего растерялся? Наложи на рапорте резолюцию, что не возражаешь, и делу конец. На корабль дадут другого минера, и ты будешь спокоен. А то, что жена уехала от Кесарева, — тебе-то что до этого? У тебя есть своя семья, ее и сохраняй...»

Еще вчера Скляров думал о том, как избавиться от Кесарева, а теперь прочел его рапорт и до боли в душе стало обидно — нет, не за Кесарева, за себя. Никогда еще в своей службе ему не писали вот таких рапортов. Что-то недоброе и загадочное было в поступке Кесарева. Старпом тоже, видно, догадался, потому что сидел тихо, ожидая, чем все это кончится.

— Сами так решили? — наконец спросил Скляров.

— А с кем же мне советоваться? — усмехнулся Кесарев. — Жена далеко, а вы хотя и рядом, но...

— Что — но? — Скляров напружинился весь, чувствуя, как на виске заходила тонкая жилка.

— Я к тому, товарищ командир, что советоваться с вами дело гиблое. Вы это не любите. У вас душа на замке, а почему я должен держать свою нараспашку? Словом, я твердо решил и прошу списать меня, — волнуясь, добавил Кесарев.

Скляров положил рапорт на стол.

— А кто говорил: «Море во мне живет, булькает!» — спросил Скляров. — Эх, романтик... Вы так ничего и не поняли, а жаль.

Кесарев глухо заговорил:

— Да, романтик. Я сам избрал профессию моряка. Сам... — загорячился он. — Может, этот рапорт кровью написан... — Он потупил взгляд.

— Кровью написан, тогда почему бежите с корабля?

— Дело не в корабле, а в вас. Вы хотите избавиться от меня. Ну раз так, я и решил...

Скляров не ожидал такой откровенности и едва не вспылил, но вовремя сдержался.

— К сожалению, мы не вольны выбирать себе начальников по личному вкусу. У вас все? Можете идти.

Когда дверь закрылась, Скляров взглянул на Комарова:

— Слышали? А раньше он на эмоции нажимал. Море — моя дорога, море — мечта. Вот вам и романтик...

Скляров ожидал, что старпом поддакнет, а тот неожиданно сказал:

— Будь я на месте Кесарева, поступил бы точно так.

Скляров царапнул его глазами: '

— Не дури, Роберт Баянович.

— Я серьезно, Павел Сергеевич. Порой злой вы к людям. Срыв задачи в море — это и мне пощечина, и замполиту, а вы как тот страдалец — за всех нас грех берете на душу. Непосильная ноша. Раз возьмете, два, а там, глядишь, еще пупок от тяжести развяжется. Кесарев честно сказал — он бежит от вас. Он не стал ждать, когда вы дадите ему по шапке, он решил действовать. Кто станет служить с вами, если видит, что он бельмо у вас в глазу? Не хмурьтесь, Павел Сергеевич, я ведь напрямую с вами. Узнай, что я для вас неприятен, вроде кочки на гладкой вашей дороге службы, я бы тоже ушел на другой корабль. Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше.

— Вот как? — удивился Скляров откровению старпома. — Ну, а дальше что?

— Мне как-то замполит говорил, что я железный старпом. Может быть... Но я бы узнал, что заставило Кесарева сделать такой шаг. Вы бы, Павел Сергеевич, поговорили с ним без горячности, так, исподволь, что ли...

Скляров промолчал.

 

По кораблю прозвучал сигнал большой приборки, и моряки мигом разошлись по постам и кубрикам. Черняк делал приборку в каюте Кесарева. Капитан-лейтенант что-то писал за столом. Матрос видел, что он не в духе, но все-таки не выдержал и спросил:

— Товарищ капитан-лейтенант, цэ правда, що вы подали рапорт?

— Подал.

— На корабле все переживают, не верят, що вы оставите корабль, — грустно сказал Черняк. — Это, выходит, из-за меня?

Кесарев взглянул на матроса, хотел ему что-то сказать, но в каюту вошел командир. Кесарев встал, одернул китель.

— Садитесь, — мягко сказал командир. — Хочу продолжить наш разговор. А вы, Черняк, идите в кубрик...

Он скосил глаза на открытый иллюминатор, откуда доносился разноголосый крик чаек.

— Море тихое, не то, что в том походе, — перехватив его взгляд, сказал Кесарев.

— Я не люблю тишины, — отозвался Скляров. — Со стороны посмотришь — у нас сплошная романтика. Тихое, бирюзовое море, гребешки на волнах, чайки... Красота! Помню, когда я был штурманом, один матрос вот таким и нарисовал море. Подарил мне эту картину. А после лютого шторма забрал картину и написал заново.