Наташа Кампуш. 3096 дней - Наташа Кампуш

Я пыталась, насколько возможно, свыкнуться с жизнью, в которую была насильственно втянута. Не всегда это было легко. Контроль Похитителя оставался абсолютным. Его голос из громкоговорителя действовал мне на нервы. В моей крошечной темнице я, с одной стороны, ощущала себя погребенной глубоко под землей, а с другой — выставленной в витрине, где можно наблюдать за каждым моим движением.

Теперь я регулярно поднималась наверх в дом. Почти каждые две недели мне разрешалось принимать душ и иногда по вечерам ужинать и смотреть телевизор вместе с Похитителем. Я радовалась каждой минуте, проведенной вне подвала, но и в доме меня не покидал страх. Между тем я уже знала, что он живет там один и меня не подкарауливают неизвестные, но моя нервозность от этого не уменьшалась. Он со своей паранойей позаботился о том, что бы я не смогла расслабиться даже на несколько секунд. Находясь наверху, я чувствовала себя на невидимом поводке у Похитителя: должна была находиться от него на определенном расстоянии — не больше и не меньше одного метра, иначе он сразу же взрывался. Он требовал, чтобы я всегда держала глаза опущенными и не смела их поднимать.

После всех этих бесконечных часов и дней, которые я проводила в полной изоляции в подвале, я стала очень восприимчивой ко всем его указаниям и манипуляциям. Недостаток света и человеческого общения так меня ослабили, что мне больше нечего было ему противопоставить, кроме привычного противодействия, которое я не ослабляла, и которое помогало удерживать необходимые мне границы. О побеге я почти перестала думать. Как будто невидимый поводок, на котором Похититель держал меня наверху, становился все более реальным. Как будто я действительно была прикована к нему цепью и психологически больше не в состоянии отойти дальше или подойти ближе, чем на метр от него. Похититель настолько упрочил мой страх перед внешним миром, в котором меня не любили, по мне не скучали, меня не искали, что он почти вытеснил тоску по свободе.

Находясь в подвале, я пыталась все время занять себя какой-нибудь деятельностью. По выходным, которые я проводила в одиночестве, я, как и раньше, часами мыла и убирала, пока все не начинало блестеть и пахнуть свежестью. Я много рисовала и использовала малейший клочок бумаги в альбоме для рисования: моя мать в длинной юбке, отец с его огромным животом и усами, я, смеющаяся, между ними. Я рисовала сияющее желтое солнце, которое не видела долгие месяцы, дома с дымящимися трубами, пестрые цветы и играющих детей. Фантастические миры, позволяющие мне на несколько часов забывать о том, как выглядит моя действительность.

Как-то Похититель принес мне книжку поделок. Она была предназначена для дошкольников и скорее расстроила, чем развеселила меня. Веселое запускание бумажных самолетиков на пяти квадратных метрах было просто невозможным. Лучшим подарком стала кукла Барби, которую я получила вскорости, и крохотный швейный набор, какие часто лежат в отелях. Я была бесконечно благодарна за эту длинноногую красотку из пластика, составившую мне компанию. Это была Барби-наездница в высоких сапогах, белых брюках, с красным поясом и хлыстом в руке. Несколько дней подряд я просила Похитителя принести мне лоскутки ткани. Иногда требовалось много времени, чтобы он выполнил подобное желание. И то только в том случае, когда я беспрекословно выполняла все его указания. Например, если я плакала, он на несколько дней лишал меня таких благ, как жизненно важные для меня книги и видеокассеты. Чтобы что-нибудь получить, надо было постоянно благодарить и хвалить его за все, что он для меня делал, вплоть до факта моего похищения.

В конце концов он сдался и принес мне старую футболку. Белую футболку-поло из мягкого гладкого джерси с нежным голубым узором. Ту самую, которая была на нем в день моего похищения. Я не знаю, забыл ли он об этом или в своей мании преследования просто хотел избавиться от нее. Из одного куска материала я сшила для моей Барби коктейльное платье с тоненькими лямочками-спагетти из ниток и элегантный асимметричный топик. Из веревки, найденной среди моих школьных вещей, и одного рукава я смастерила футляр для своих очков. Позже мне удалось уговорить Похитителя отдать мне старую матерчатую салфетку, которая после стирки стала синей, и он использовал ее в качестве тряпки. Из нее для моей куклы получилось бальное платье с тоненьким пояском из резинки на талии.

Позже я сплела из проволоки подставку для кастрюль и смастерила маленькие произведения искусства из бумаги. Похититель принес мне в темницу набор для рукоделия со спицами, на которых я упражнялась в вязании и плетении крючком. Будучи еще на свободе, школьницей, я никогда этого по-настоящему не умела. Когда я совершала ошибку, учителя быстро теряли со мной терпение. Теперь у меня было навалом времени, никто не стоял у меня над душой, и я могла всегда начать сначала, пока не доводила свои маленькие работы до совершенства. Такое рукоделие было моим психологическим спасательным кругом. Оно избавляло меня от безумия одинокой бездеятельности, к которой я была принуждена. При этом я почти медитировала, думая о своих родителях, для которых и мастерила эти маленькие подарки — на тот случай, если снова окажусь на свободе.

Но о том, что эти поделки предназначаются моим родителям, Похитителю я не могла обмолвиться ни словом. Перед его приходом я прятала рисунки и старалась не упоминать родителей, так как, если я заговаривала о моей прошлой жизни до заключения, он реагировал все более раздраженно. «Твои родители тебя не любят, им на тебя наплевать, иначе они заплатили бы выкуп», — каждый раз повторял он, если я жаловалась, как соскучилась по ним. Тогда же, где-то весной 1999 года, последовал запрет. Я не имела права больше никогда упоминать о родителях и говорить о том, что происходило в моей жизни до похищения. Мама, отец, сестры и племянники, школа, последняя лыжная экскурсия, мой десятый день рождения, дача отца, мои кошки. Наша квартира, мои привычки и магазин матери. Моя учительница, школьные друзья, моя комната: на все, что было раньше, было наложено табу.

Запрет на мое прошлое стал стандартным компонентом посещений Похитителя меня в застенке. Стоило мне только заикнуться о родных, как на него нападал приступ бешенства. Если я начинала плакать, он выключал свет и оставлял меня в темноте до тех пор, пока я снова не становилась «паинькой». Быть паинькой обозначало: я должна благодарить его за то, что он «освободил» меня от жизни до похищения. «Я тебя спас. Теперь ты принадлежишь мне», — часто повторял он. Или: «У тебя больше нет семьи. Я твоя семья: твой отец, твоя мать, твоя бабушка и твои сестры. Теперь я для тебя все. У тебя больше нет прошлого», — вбивал он в меня. «Тебе гораздо лучше у меня. Тебе повезло, что ты попала ко мне, и я так опекаю тебя. Ты принадлежишь только мне. Я тебя создал!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});