Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов

Казак Луганский. На двухстах небольших страницах, окованных плотным черным переплетом, хранился крохотный образчик Далева дела.

Свидание с Пушкиным обещал устроить Жуковский — и Даль несколько недель жил в напряжении, какое охватывает человека, когда вот-вот должно произойти что-то главное, сбыться мечта. Но сперва Пушкина не было (уезжал в Москву), потом Жуковскому было недосуг. Василий Андреевич очень давно и очень близко знал Пушкина и видел едва не каждый день, потому не чувствовал острого нетерпения других. Даль не выдержал и отправился к Пушкину сам.

Пушкин только что перебрался на новую квартиру. После женитьбы, за год с небольшим, он сменил уже четыре квартиры — Наталье Николаевне все не нравились.

Теперь с Фурштатской, где он жил неподалеку от Литейной полицейской части, Пушкин переехал в дом на углу Гороховой и Большой Морской.

Даль поднялся на третий этаж. Слуга, который принял у него шинель в прихожей, говорил по-нижегородски и на е. Даль, хотя сильно волновался, отметил по привычке: кажется, юг Нижегородской губернии (потом выяснил точнее — Лукояновский уезд). Он даже успел удивиться, потому что знал про Михайловское и думал, что у Пушкина люди псковские. Про Болдино Даль не знал.

В том, как расставлена была мебель в комнатах, чувствовалось что-то непостоянное, временное: чувствовалось, что ее часто двигали и опять будут передвигать. Комоды, столики и ширмы еще не вросли в свои места, не вписались в них, — казалось: если переставить, будет лучше.

Пушкин усадил Даля в кресло, а сам, жалуясь на «проклятый рюматизм», устроился на диване: сунул подушку под бок, левую ногу поджал, правую, больную, вытянул бережно.

Даль отметил неуловимо легкое изящное движение, которым Пушкин, садясь, откинул фалды фрака. Фрак был дневной, серо-голубой (Даль про себя назвал его сизым), не новый. Свежая сорочка была с широким отложным воротником, без галстука. С одеждой Пушкин обходился вольно, однако в этом чувствовалась не небрежность, а уверенность, что все и так сидит на нем ладно и красиво.

О чем говорили Пушкин и Даль? Точных сведений об этой беседе не имеется. Знаем несколько пушкинских фраз. Догадываемся примерно, о чем шла речь. Кое-что можем додумать.

Видимо, началась беседа с Далева «Первого пятка». Это очень естественно. Человек, вступающий на литературное поприще, пришел услышать мнение старшего и признанного собрата. К тому же трудно было найти повод удобнее, чтобы начать разговор.

Мог быть, конечно, в первую минуту встречи какой-то незначительный обмен репликами. Что-нибудь вроде:

— Вот, хромаю. Совсем одолел несносный рюматизм.

— Простите, что взял смелость…

— Пустое. Мне говорил Жуковский… Да, вы ведь врач? Присоветовали бы что…

— Помогают прижигания каленым железом.

— Нет уж, увольте…

Такой обмен репликами мог быть. Мог и не быть. Однако ясно: главный разговор начался с «Первого пятка».

Знаем, что «Первый пяток» Пушкину понравился. Однако не стоит преувеличивать его похвал. Нельзя забывать, что Пушкин, когда пришел к нему Даль, был уже не только великий поэт, прозаик и драматург, но и великий сказочник. Далевы сочинения не могли поразить Пушкина: он знал подлинные народные сказки. Он их слушал и записывал в Михайловском. Он уже создал «Сказку о царе Салтане» и «Сказку о попе и о работнике его Балде».

— Сказка сказкой, — говорил он, перелистывая «Первый пяток» Казака Луганского, — а язык наш сам по себе.

Вот что Пушкина восхитило! В сказках «Первого пятка» он именно то увидел, что Даль хотел показать: образцы народных сокровищ.

— Что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото!..

Открывал книгу с начала, с конца, где придется. Радостно посмеиваясь, перебирал вслух низанные Далем ожерелки из чудесных слов и пословиц. Приговаривал, смеясь: «Очень хорошо». Иные отчеркивал острым и крепким ногтем. Вдруг замолчал. Захлопнул книгу, положил ее на подлокотник. Откинулся на диване, разбросав руки — одна на подлокотнике, другая вдоль спинки. Глядя мимо Даля, залетел куда-то мыслью.

— Однако надо нам выучиться говорить по-русски и не в сказке…

Даль подхватил, что-то пытался сказать о «Борисе Годунове» и «Повестях Белкина». Он еще не знал ничего об «Истории села Горюхина». И не знал, что на рабочем столе Пушкина лежит рукопись «Дубровского»; герой пока носил имя Островский. Из-под пера Пушкина уже появились на свет и заговорили по-своему и старый кучер Антон, и Архип-кузнец.

Вдруг дверь скрипнула, отворилась. Пушкин сорвался с дивана — как ветром сдуло, — почти не хромая, бросился к двери: «Жена!»

(Далю послышалось: «Женка».)

Темное облачко неслышно проплыло по комнате.

— Вот, душа моя, позволь тебе представить: Казак Луганской, сказочник, он же доктор Владимир Иванович Даль. Подумай, хочет клеймить меня каленым железом!

— Я очень рада, мосье Даль.

Наталья Николаевна стала объяснять что-то Пушкину; кажется, собралась куда-то ехать, — Даль не прислушивался. Отметил только, что выговор у нее тоже московский, однако несколько испорченный французским и светской привычкой произносить слова холодно, с ненатуральным выражением.

Она тотчас ушла. Пушкин помрачнел, уже не улыбался. Сидел в уголке дивана сутулясь, подперев кулаком подбородок. Изредка прерывал Даля быстрыми замечаниями. Даль всякий раз удивлялся: именно это вертелось у него самого на уме, да не находил слов, чтобы высказать точно.