Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

– Екатерина Сергеевна, в чем вас обвиняют? – быстро и по-деловому уточнил Семенов.

К этому моменту Катя уже столько раз слышала эти обвинения, что с грехом пополам сумела сформулировать. Семенов, мелко затягиваясь и соря пеплом на выпирающий живот, так же коротко расспросил ее о знакомстве с убиенным Поярковым. Катя рассказывала путано и невнятно, чувствовала это и оттого еще больше путалась.

– Так. Вину свою, разумеется, нужно признавать, – безапелляционно постановил Семенов.

– Какую вину?… – испугалась Катя.

– Вашу вину по делу. Вы же понимаете, что в городскую прокуратуру вызывают не случайно. Сами признаете, что с Поярковым знакомы, – строго окоротил адвокат. Подумав, добавил мягче: – Признавать хотя бы частично. Частично нужно обязательно.

– А если я признаю частично, то меня отпустят? – с робкой надеждой ухватилась за соломинку Катя.

– Чистосердечное признание смягчает вину, – мутно пояснил Семенов, мысленно добавив: «…и увеличивает срок».

А старший следователь в это время обменивался в кабинете впечатлениями с Ухом.

– Ну и как она тебе?

– Или дура, или большая артистка. Театр по ней плачет.

– Тюрьма по ней плачет, а не театр. Витя, ты мне это брось, на меня сверху знаешь, как давят?… Дайте им убийцу, и все тут. А кого я возьму? У одного депутатская неприкосновенность, другой позавчера, как узнал, так первым рейсом в Испанию отбыл. Домик у него там, в Испании. У тебя, Витя, есть домик в Испании?…

– У меня домик на станции Мшинская. Кстати, ехать туда надо, теща всю плешь проела, что снег тает и крыша протекла.

– Витя, милый, все в твоих руках. Как только найдем убийцу Пояркова, так и поедешь свою крышу чинить. Еще раз спрашиваю: как она тебе?

– Как она мне? Вот как она мне, – Витя-Ухо задрал ногу до уровня стола и поболтал перед глазами Заморевича обрывками штанины, – новые почти брюки.

– Она что, тебя кусала? Или в порыве страсти на части рвала? – искренне заинтересовался Заморевич.

– Собачища у нее знаешь какая! Бультерьер!

– Ты мне что, предлагаешь ее посадить за твои штаны?

– Не за штаны, Борис Николаевич, не за штаны! Она когда мне у дома Пояркова под ноги из подъезда вывалилась, с черного хода, и шасть в машину – я сразу все понял. Она про этот подъезд знала. Ну, мы ее по машине быстренько пробили – и готово дело.

– Кстати, Витя, ты не находишь странным, что на черный ход тебя преступники сами выводят? Может быть, твои люди, Витя, не умеют работать со свидетелями? Почему им третьего дня, при осмотре места происшествия, никто про черный ход не сказал? Ежу ведь понятно, что дом старинный, в этих домах были отдельные входы для кухарок.

– Не нашли сразу, согласен. Только из квартиры Пояркова этой двери не видно, хрен найдешь. Там шкаф книжный стоит и ручка такая, потайная, нажмешь – шкафчик и отъезжает. Прикольно. Кузьмич этот вход не афишировал. Знать нужно про этот вход, чтобы найти. Мы, в конце концов, нашли ведь. И люди мои, кстати, со свидетелями работать умеют. А если тебе, Борис Николаевич, мои люди не нравятся, дай других. Ты знаешь, сколько оперуполномоченный получает?

– Ой, только не жалоби меня, Витя, не жалоби… Лучше скажи, что Миронова на той лестнице делала?

– Понятно что: хотела в квартиру проникнуть и что-то забрать.

– Ага, когда ты в этой самой квартире сидишь?

– Значит, отпечатки пальцев стереть хотела. Пояркова ведь через эту дверь убивать пришли.

– А почему не стерла? Там вся дверь в пальцах и перила тоже…

– А потому что не успела. Ее мужик сверху спугнул, пианист. Там вообще в это время мебель носили в квартиру, грузчики шныряли. Нет, она про дверь знала. И еще, зачем она назвалась домработницей?

– Ладно, тише, Витя, идут они.

Допрос начался. Старший следователь задавал вопросы, и бодро выстукивал Катины ответы на клавиатуре, порхая по ней шпикачками пальцев, поблескивая громадной купеческой печаткой.

Вопросы были несложными, отвечала Катя прилежно, с явным намерением помочь следствию разобраться в ее непричастности. Человек-Ухо затих в своем углу. Адвокат Семенов тоже не встревал в беседу.

Выяснив интересующие его подробности, Заморевич какое-то время изучал изъятые у Кати предметы. Из кармашка записной книжки достал несколько хранящихся там рецептурных бланков.

– Скажите мне, Екатерина Сергеевна, откуда у вас чистые рецептурные бланки?

– Я же врач по образованию. В принципе, имею право выписать рецепт. Иногда я болею и к врачу не хожу, лечусь сама.

Старший следователь повертел бланки перед собой, задумался. Катя чувствовала какую-то отрешенность, словно все происходило не с ней. Медлительность следователя, безучастность адвоката, вязкость действия и глупые вопросы действовали на нервы.

– А вот, например, можно на этих рецептах выписать наркотики? – спросил Заморевич лениво-задумчиво, словно прикидывая.

Катя начала понимать, куда он клонит.

– Можно, – ответила не моргнув глазом и добавила: – Выписать можно, но ни одна аптека их не отпустит.

– Почему?

– Потому что для наркотических веществ существуют специальные бланки. Я не сомневаюсь, что вам это известно.

Еще бы не известно. А она, смотри, зубы показывает!

– И у вас они, конечно же, есть…

– У меня их, Борис Николаевич, конечно же, нет.

– А почему? – Заморевич притворно удивился.

– Потому, что это документы строгой отчетности, и иметь их мне не полагается. Кроме того, они мне без надобности.

– А если вас попросит кто-нибудь из знакомых? – В голосе следователя звучала укоризна.

– Знаете, меня мои знакомые отчего-то об этом не просят. Борис Николаевич, пожалуйста, давайте заканчивать! Я устала и спать хочу. Я вам все рассказала, и добавить мне нечего.

– Ну, давайте заканчивать, – покладисто согласился старший следователь, ставя на «печать» курсор. Бегло просмотрел распечатанные листки и передал через стол Кате. – Прочитайте внимательно и, если все правильно, то распишитесь на каждой странице, а на последней напишите «С моих слов записано верно».

Голова кружилась, и строчки прыгали, налезая одна на другую. Читать то, что до этого повторила дважды, ни в какую не хотелось. Катя бегло просмотрела листки – говорили вроде об этом – и подписала в указанных местах.

– Я могу быть свободна?

Старший следователь по особо важным делам опять посмотрел себе на живот, проверяя правильность расположения галстука. Галстук отклонился от вертикали, но поправлять его Заморевич не стал. Его раздражала эта Миронова. Сдерживался он лишь потому, что так и не понял, чего же от нее ждать. Хотя райская птица на поверку оказалась обычной нелепой курицей. Дурной бабой. Она сидела перед ним два часа и несла ахинею о каком-то невероятном полете. Вроде и знакомства с Поярковым не отрицала, а врала напропалую. От ее туфты Заморевич слегка окосел и сильно разозлился. Его, Крутого Уокера, вздорная баба пыталась развести, как щенка-недоноска. Она что, совершенно не понимает своими птичьими мозгами, где и перед кем сидит? Эх, была бы его, Заморевича, воля, поставил бы ее лицом к столу, пригнул бы за шею пониже и прочистил бы мозги старым известным мужским способом, чтобы не выеживалась… Цаца. Домой она собралась. Спать она хочет. Я тебе покажу домой! Допрыгалась, курочка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});