Дневниковые записи. Том 2 - Владимир Александрович Быков

даже не пытался ввести этот понятийный аппарат по правилам логики». И все использовали «компилятивные методы, которые имеют следствием запутывание банальных проблем и превращение сложных проблем в банальности».

И потому только он, Зиновьев, догадался, что «любую четко сформулированную проблему можно «вычислить» путем восхождения от абстрактного к конкретному. Общая теория постепенно конкретизируется, и можно объяснить любой объект, показать какова структура этого объекта, каковы его компоненты, по каким законам он функционирует».

И т. д., в том же духе заявочных откровений об его особом «научном аппарате» мышления, которым, для пущей своей значимости заявляет он, трудно «научится пользоваться» другим.

А каковы конкретные выводы и заключения? Как они соответствуют его, вроде, правильным теоретическим построениям?

Вот он выделяет социальный строй западных стран, называет его для образности «западнизмом или вестернизмом», и утверждает, что его главной характеристикой является «стремление к созданию гарантированных должностей и доходов для представителей тех видов деятельности, которые не являются непосредственными производителями материальных ценностей и услуг». А разве в иных странах, при иных соцсистемах имеет место что-нибудь отличное? Разве там власть действует по другому? Разве она не проявляет себя везде абсолютно одинаково, согласно своему природному предназначению, и не строит все на одном и том же, как утверждаю я, общем для всех принципе – принципе эксплуатации меньшинством большинства?

А как принимать его характеристику советской системы, которая якобы «вступила в состояние кризиса не потому, что по натуре такая. Что социальная система, которая сложилась в СССР, была самой совершенной – самой простой, стандартизированной, более эффективной, чем западная. И в теории, и на практике!». Что «в послесталинские годы произошел не застой, а колоссальный скачок, прорыв вперед. Число объектов, подлежащих управлению, в брежневское время выросло сравнительно со сталинским в сотни раз. Это были новые школы, больницы, заводы, лаборатории». И что «причина краха советской системы в аппарате, который оказался недостаточно адекватным. Следовало (лишь) постепенно ликвидировать отставание аппарата, но (вот беда!) с этой задачей не успели справиться». Можно ли придумать что-либо более ограниченное? Вот как может теория отличаться от практики!

Или вот еще одна заявка насчет построения «модели Советского Союза», по которой «только полгода ушло на математические расчеты». И будь у него «несколько сот человек, они бы построили модель, с которой могли бы «переумнить» Запад, могли бы разработать стратегию выживания в борьбе с Соединенными Штатами!». Посмотрите для сравнения, что на данную тему, без всяких теорий, а только на базе давно известного по жизни разных стран и народов, давно написано многими по настоящему мыслящими, не изуродованными болезненным диссидентским настроем, людьми. в том числе и здесь в этих записях.

Конечно, в зиновьевских рассуждениях есть кое-что из области правильных оценок. Но как это правильное воспринимать на фоне массы, чуть ли не очевиднейших глупостей, когда он самым безобразным образом мешает в одну кучу тактику и стратегию, причины и следствия?

Логический понятийный аппарат, способность вычислить любую проблему, общая теория! Желаемое и действительность! Чем не Маркс и все остальные предсказатели и прожектеры?

Было любопытно сравнить всемирно популярного Зиновьева с мало кому известным Александром Аваковым. Последнего я знал только потому, что его отец Владимир Аваков в свое время работал у нас в конструкторском отделе и стал одним из первых на заводе доктором технических наук, а сам Александр прославился тем, что от «неудачной влюбленности», и своей на этой почве «несчастливости», начал писать антисоветские листовки, за которые был арестован, попал в лагерь, вышел из него в 1977 году, а в 1981 году вместе с отцом, матерью и младшим братом эмигрировал в Америку и там написал свою «Автобиографию советского философа».

Так вот Аваков, став диссидентом и пребывая в Союзе, ненавидел советскую систему, и восхищенно взирал на запад. Попав же в Америку, немедля испытал «крушение мифа об Америке», где за ним «следили и нарушали его права» и где к нему «пришло выздоровление с осознанием того, что и в Америке есть недостатки, и их немало, и что нужно, просто не боясь, применять весь опыт «противостояния» внешнему миру, выработанный в Союзе». Все в этой части, как у Зиновьева и многих других диссидентов, но только с более четкими взглядами на жизнь. Зиновьев мне не симпатичен своей самоуверенной ученостью, часто совсем не отвечающей моим понятиям о мире, с Аваковым же – полное единомыслие, хотя иногда с определенными оговорками и дополнениями. Почти все подчеркнутое мною у Зиновьева, для того чтобы ему возразить, у Авакова, – чтобы отметить справедливость им утверждаемого.

Он пишет – об «очень интересной жизни» в России, где люди ищут смысл жизни и находят удовольствие в этом», в то время как у них (в Америке) они «тяжело работают и не имеют времени и энергии в остатке для вещей», которые у нас принимают само собой разумеющимися – «простые ее радости и общение с друзьями».

Упоминает о «бездарной советской пропаганде», что не могла подать даже действительных преимуществ советского строя. Что «представляется особенно выпукло сейчас, когда редко кто будет отрицать глубокий кризис, поразивший науку, искусства, после того как они лишились поддержки и субсидий государства, и когда экономика далеко не в блестящем состоянии, а социальное бытие страны разрушается преступностью, наркоманией, проституцией».

Говорит о «наших людях, выбиравших капитализм без какого-либо о нем «представления, кроме витрин западных магазинов».

Капитализм эффективен, но «не все на свете измеряется одной экономической эффективностью, и даже сверхмеркантильные швейцарцы не спешат одобрить «крысинных гонок американского капитализма». И на поверку «всей Западной Европе не чуждо стремление оградить себя от эксцессов неограниченного капитализма». Кроме «объективных показателей качества жизни, есть личные, психологические». И «нервность» жизни в более «благоустроенной» стране может в значительной степени скрадывать преимущества высокого благосостояния. Валовой национальный продукт на душу населения в 1991 году в США был в семь раз больше чем в России, а продолжительность жизни больше только в 1,06 раза (76 и, соответственно, 72 года)» и т. д.

А можно ли не согласиться с Авакова приверженностью к научному стилю познания, опираясь на которое он полагает, что «социальные науки» могут претендовать называться науками только тогда, когда они будут готовы «поступаться своими теориями во имя истины» так, как принято в области естественных наук. Или с его преклонением перед цифрой в сравнении со словесными выводами, про которые «можно всегда сказать, что они не убедительны», в то время как «цифра остается всегда такой же и можно лишь спорить, насколько она верна, и приводить альтернативные расчеты».

Не обошел он даже мою категорию «бесконечности», сославшись на понравившегося