Короско - Артур Дойл

Мисс Адамс, которая совершенно окоченела за ночь, теперь, видимо, радовалась солнцу. Осмотревшись кругом, она потирала свои тощие старческие руки и отыскивала глазами племянницу.

– Сади, – проговорила она, – мне казалось ночью, будто ты плакала, и теперь я действительно вижу, что ты плакала. О чем?

– Я думала, тетя…

– Помни, дорогая, что мы всегда должны стараться думать о других, а не о себе!

– Я и думала не о себе, тетя!

– Обо мне, Сади, не беспокойся, не тревожь себя…

– Нет, тетя, я думала не о вас!

– Но ты о ком-нибудь особенно думала, да?

– Я думала о мистере Стефенсе, тетя! Какой он был славный, добрый и мужественный! Если подумать только, как он заботился о нас, как постоянно думал обо всем, даже в последние минуты, как он старался стянуть с себя куртку, несмотря на то, что ему мешали его бедные связанные руки. Ах, тетя, он для меня святой и герой, и останется им для меня навсегда!

– Да, но теперь его нет на свете, нет в живых.

– Я желала бы, если так, чтобы и меня не было на свете! – сказала Сади.

– Но ему от этого было бы не легче!

– Как знать, мне кажется, что тогда он был бы не так одинок! – сказала девушка и задумалась.

Некоторое время все четверо ехали молча. Вдруг полковник Кочрейн в ужасе схватился руками за голову, воскликнул:

– Боже правый! Я, кажется, теряю рассудок!

Это уже несколько раз в течение ночи начинало казаться его спутницам. Но с самого рассвета он был совершенно спокоен и разумен; они приписали это бреду, и вдруг странное восклицание его снова встревожило их.

Ласковыми словами дамы старались успокоить его, но полковник не унимался.

– Нет, нет, я положительно не в своем уме! Ну, как вы думаете, что я сейчас видел?

– Не все ли равно? Не волнуйтесь! Мало ли, что может привидеться после такой утомительной ночи. Ведь вы почти совсем не спали! – успокаивала его миссис Бельмонт, ласково положив свою маленькую ручку на его руку. – Ведь вы думали за всех нас, заботились о всех нас, не мудрено, что вы и переутомились. Сейчас мы сделаем привал, вы хорошенько проспите часок-другой, отдохнете и снова будете совсем молодцом!

Но полковник почти не слушал ее, он смотрел куда-то вдаль, вперед и, все так же волнуясь, воскликнул:

– Нет! Я никогда еще не видал так ясно! Там, на вершине холма, вправо впереди нас… бедный мистер Стюарт стоит там, в моем красном кумберландском шарфе на голове, в том самом виде, в каком мы оставили его!

Теперь дамы невольно взглянули в том же направлении, и на лицах их отразилось то же недоумение, похожее на испуг.

Там действительно – вправо, впереди – был ряд черных скал, словно небольшой хребет, вроде бастиона, по правую сторону тесной и глубокой балки, в которую теперь спускались верблюды. В одном месте этот черный бастион возвышался как бы наподобие небольшой башенки, и на этой-то башенке стояла неподвижно знакомая фигура пресвитерианского священника. Весь он был одет в черное, и только на голове виднелся яркий красный тюрбан. Второй такой своеобразной приземистой тучной фигуры не могло быть; он, казалось, напрягал свое зрение, чтобы взглянуть вниз, в долину.

– Неужели это, в самом деле, он?

– Да, это он! Он самый! – воскликнули дамы. – Смотрите, он глядит в нашу сторону и машет нам рукой!

– Боже правый! Да ведь они его застрелят! Спуститесь вниз, спрячьтесь! Не то вы не останетесь живы, безумец вы этакий! – крикнул Кочрейн. Но его пересохшее горло издало только какой-то дикий, хриплый звук.

Некоторые из дервишей также заметили странную, появившуюся на скале фигуру, и уже наводили свои ремингтоны, но вот чья-то длинная рука появилась из-за спины Стюарта, схватила его за платье, – и он мгновенно исчез, как исчезают куклы во время представлений Петрушки.

Впереди, в конце балки, как раз над тем утесом, на котором минуту назад стоял Стюарт, появилась высокая белая фигура эмира Абдеррахмана. Он вскочил на ближайший валун и что-то закричал своим, размахивая руками. Но крик его был заглушен раскатом ружейного залпа, раздавшегося одновременно с обеих сторон балки. Весь черный бастион ощетинился ружейными стволами, над которыми виднелись красные маковки тарбушей-фесок. Очевидно, арабы нарвались на засаду. Эмир упал, но в следующий же момент вскочил на ноги и снова, размахивая руками, стал отдавать приказания. На груди у него виднелось алое пятно крови, но он продолжал указывать и кричать, хотя растянувшиеся длинной нитью люди его не понимали и не слышали, что он им говорил. Некоторые из них мчались назад, другие двигались вперед. Несколько человек пытались взобраться на обрыв, с мечами наголо, но попадали под пули и скатывались вниз, на дно балки. Собственно стрельба не была особенно меткой, так что один негр успел взобраться наверх, к самым скалам, но здесь ему прикладом размозжили голову. Старый эмир не устоял на камне и тоже скатился на дно балки. Но арабы упорно старались пробиться, пока чуть ли не большая половина из них осталась на месте.

Наконец даже этим упрямым фанатикам стало ясно, что им остается только одно – выбраться назад из этой балки на ровное место пустыни. И они во весь опор помчались назад. Надо только видеть что такое мчащийся верблюд – обезумевший от страха, вскидывающий разом в воздух все четыре ноги, несущийся с отвратительным криком и фырканьем, с оскаленными зубами и безумными глазами! В такие минуты верблюд положительно страшен. При виде этого несущегося на них потока таких обезумевших животных женщины невольно вскрикнули. Но полковник уже позаботился заставить, своего верблюда, а также и тех, на которых находились дамы, взобраться выше между скалами, чтобы эта кучка отступающих арабов могла миновать их.

– Сидите смирно, они пронесутся мимо! – проговорил он своим спутницам. – Я не знаю, чего бы теперь не дал, чтобы увидеть Типпи-Тилли или одного из них: теперь настал момент помочь нам! – И он внимательно вглядывался в лица проносившихся мимо него всадников, но рябого лица бывшего египетского солдата не видел.

Казалось, все арабы в своей поспешности выбраться из балки совершенно забыли о своих пленных. Теперь оставались в балке лишь отсталые, по которым все еще стреляли беспощадные враги из черной гряды скалы. Одним из последних был молодой баггара с тонкими черными усами и заостренной бородкой. Он поднял голову и, взглянув на торчавшие над его головой ружья египетских стрелков, в бессильном гневе своем обернулся и стал грозить им своим высоко поднятым мечом. В этот момент чья-то меткая пуля уложила его верблюда. Животное упало, словно подкошенное. Молодой, ловкий араб успел вовремя соскочить и, схватив его за продетое в ноздри кольцо, принялся злобно теребить его, желая заставить верблюда подняться; а когда это не помогло, принялся с озлоблением колотить его плашмя своим мечом. Однако все было напрасно. В африканской войне убить верблюда – значит причинить смерть и его седоку. Молодой баггара метал молнии, обводя вокруг себя гневным взглядом. Тут и там на его белой одежде выступало алое кровавое пятно, но он как будто не замечал вражеских пуль, даже не оглядывался на них. Вдруг его злобный взгляд упал на пленных, и с криком ярости он устремился на них, размахивая своим широким мечом высоко над головою. Мисс Адамс была всех ближе к нему. Но при виде его обезумевшего от бешенства лица она соскочила со своего верблюда в противоположную от араба сторону. Тогда баггара вскочил на одну из ближайших скал и занес свой меч над головой миссис Бельмонт. Но прежде чем удар успел быть нанесен, полковник Кочрейн подался вперед со своим пистолетом в руке и одним выстрелом уложил араба на месте. Однако и в последнюю минуту бешеная злоба в этом человеке, казалось, превозмогла даже самую смерть: не будучи уже в силах подняться, он все же отчаянно наносил удары направо и налево своим мечом и извивался среди камней, словно рыба, выброшенная на берег.