Приговоренные к приключениям - Вадим Викторович Шарапов

— осторожно поинтересовался Джек. — ты не путаешь, Аль?

Тот наградил МакГурна яростным взглядом.

— Я что, по-твоему, совсем тупой? Или, может, я сраный наркоман?! Это было тут! Погоди-ка…

Аль Капоне изогнул бровь и посмотрел на желтую лампочку, неярко светившую шагах в десяти.

— А это еще что такое?

Под лампочкой была дверь. Обычная, ничем не примечательная, таких дверей до черта в разных городах, и за каждой обычно скрывается непримечательная забегаловка. «Скрывалась, — мысленно поправил себя Джек. — До чертова сухого закона». Над дверью красовалась вывеска. Прищурившись, Джек МакГурн кое-как разобрал название: «Две пушки».

— Когда я чего-то не понимаю, мне это не нравится, — сипло объявил Альфонс Капоне. Гангстер решительно крутнулся на каблуках и зашагал к неведомой двери. — Откуда тут это взялось? Кто это такой смелый — открывать без спроса новое заведение? А?

Вопрос был риторическим, и Джек промолчал. Он коротким кивком послал парней вперед, а сам, настороженно оглянувшись, замкнул процессию. Капоне решительно преодолел пару замызганных кирпичных ступенек и толкнул дверь. Звякнул колокольчик.

Варфоломей. Немного раньше

— Мануанусь! — торжественно, развалившись в большой жестяной миске, вещал наш кошмарный постоялец. — Мануанусь — эть страхь! Ужась! Сьмерть!

Я месил тесто для пиццы и задумчиво посматривал на тощую щетинистую лапку, неаппетитно перемазанную в томатном соусе. Впрочем, сам Мануанус Инферналис выглядел не лучше. Соус был везде — на его хоботе и даже на задних лапах, которые торчали из миски, будто там лежала только что ощипанная утка.

— Все мануанусь — эть ужась! Кусь врага, потомь грызь! И кьровь — фррррррь! — наш кабацкий монстр, очаровательно грассируя, довольно убедительно изобразил предсмертные хрипы неведомого врага и затрясся всем тощим ребристым тельцем. Для пущей выразительности втянув брюхо к самому хребту. То самое, кстати, брюхо, которое, как я уже мог убедиться, способно раздуться до невероятных пределов, вместив почти десять кило отборного говяжьего фарша. Ну, тут я сам виноват. Не углядел вовремя.

— Миску отдай, — кротко сказал я, постукивая для убедительности Зангецу по разделочной доске. Мануанус возмущенно покосился на меня, сфокусировал глаза на ноже, потом многочисленные зрачки снова разбежались в разные стороны и закружились в безумном калейдоскопическом хороводе.

— Неть, — пропищал он. — Я охранять! Врагь кусь мясь, а я его — хвать!

— Мясь я уже нарезал и спрятал, — пояснил я, сам себе удивляясь. Стою на кухне, невесть в каком времени, разговариваю с ожившим ужасом, который способен маньяка-убийцу напугать до мокрых штанов… И что? А ничего! Пришлось признаться: не то я окончательно очерствел, не то просто привык, не то что-то еще. А ведь я видел собственными глазами, как во Флоренции века этак шестнадцатого, куда наш «Дубовый лист» занесло всего на несколько часов после Аляски, здоровенный пропитой кондотьер, наверняка прошедший не одну смертоубийственную стычку, потянулся за кинжалом, когда ему не понравился ответ Фараона. Наш практичный валлиец отказался налить ему вина «в долг».

— Охолони, приятель, — сказал он в ответ на ругань и угрозы. — Нет — значит нет. Иди и попей из лужи вместе со своей мамашей-свиньей, понял?

Взвыв от злости под хохот других выпивох, наемник рванул кинжал из ножен. Потом глянул на что-то за плечом Фараона. Уронил кинжал, воткнувшийся в дощатый пол, захрипел от ужаса, царапая скрюченными пальцами завязки на рубахе, упал и тут же помер. В гробовой тишине Фараон обернулся и посмотрел назад. Он-то увидел, что на створке шкафа с бутылками сидит, скрючившись, как горгулья с Нотр-Дам, угрюмый Мануанус, и в глазах его горят нехорошие красные огоньки, дергаясь, как пламя крошечных свечных огарков. 

А выпивохи ничего не увидели. Крестясь и бормоча что-то, они подхватили жмурика и уволокли его, оглядываясь и шепча то ли проклятья, то ли молитвы. Должно быть, они еще больше удивились, когда приперлись потом с факелами (а я такой паскудный народишко знаю — обязательно приперлись бы!), и не обнаружили никакого питейного заведения. Я даже хотел как-нибудь полистать старые флорентийские летописи и покопаться в архивах – а ну как там где-нибудь сохранилась запись о «дьявольской пропаже таверны»? Но дела, дела… короче, так и не собрался.

Тесто было готово. То, что надо — не люблю я все эти извращения, когда пицца толщиной с картонку, так что через нее стол просвечивает. Нет, настоящая пицца должна быть в меру пышной, это же не еда распоследнего итальянского бедняка, для которой он по сусекам наскреб пару горстей муки, две помидоринки и горсть оливок. Я посмотрел на раскатанный блин теста и начал смазывать его соусом. Мануанус с интересом наблюдал за моими манипуляциями. И вдруг насторожился. Хобот нервно дернулся несколько раз, редкая щетина на загривке вздыбилась слипшимися иглами. Из растопыренных пальцев выскочили длинные, очень неприятные на вид когти. Монстр резво выбрался из миски, не обращая внимания на капающий с него соус. Его глаза расширились так, что весь Инферналис стал похож на какой-то гибрид стрекозы и мясорубки.

— Неть… — проскрежетал он, и спрыгнул на пол.

— Эй! — возмутился я, хватаясь за швабру. — Ты чего творишь? Я только что все вымыл!

Поздно. Что-то вереща, Мануанус долбанул по кухонной двери так, что она чуть не сорвалась с петель. Цокая когтями по полу, он выскочил в зал и яростно заверещал. Это было похоже… да ни на что это не было похоже. Звух саданул по моим барабанным перепонкам так, будто в каждое ухо мне мгновенно ввинтили по ржавому шурупу. Я бросил швабру и заткнул уши пальцами. Помогло слабо.

— Да что тут у вас такое? — на лестнице стоял разъяренный Фараон и тряс головой, морщась от боли. — Дайте почитать споко…

Он осекся, глядя куда-то в сторону двери, и глаза его стали похожи на выпученные зенки Мануануса, который внезапно успокоился и резко замолчал. Я тоже поглядел в ту сторону.

Мама дорогая…

Это было похоже то ли на кошмарную семью беженцев, то ли на небольшой цыганский табор, родившийся в извращенном воображении какого-нибудь последователя Босха, если не его самого. Голова у меня закружилась, и я прислонился к дверному косяку. У нас на пороге стояла целая… семья? стая? рой? — и каждый из них был очень похож на Мануануса. Кто-то настороженно шевелил коротенькими крыльями, кто-то топорщил щетину. Чем-то это все напоминало мне старый фильм «Вий», когда нечисть лезет в церковь к ополоумевшему Хоме Бруту. Слева громко шмыгнул тощий