Дневник Булгарина. Пушкин - Григорий Андреевич Кроних

смеетесь над героями?

— Да боже упаси, — сказал я. — Герои нам еще понадобятся — куда ж без них.

— Думаете, еще не все происшествия свершились?

— Уверен в том, — сказал я не без оснований и радуясь тому, что Пушкин не знает планов Собаньской на Царство польское. — Европе грозят новые революции. А уж оттуда огонь может переметнуться к нам. Мне кажется, что новые бунты приведут только к новой крови, а пользы не будет.

— Согласен с вами, Фаддей Венедиктович, — убежденно сказал Пушкин. — Революция — дело кровавое. Российскую жизнь менять необходимо, но делать это следует плавно, путем просвещения. Только тогда результат будет.

— Рад, что мы схоже думаем о роли просвещения, Александр Сергеевич, — сказал я. — Да не только думаем, но ведь и делаем, что можем.

— Я слыхал, вы роман большой пишите, «Выжигин», кажется — это хорошее дело, — сказал Пушкин. — Но вы бы написали значительно больше, если бы не тратили столько времени на газету. Жизнь ее — два дня, а она требует прорву заметок, статей — это же постоянная пиявка, тянущая из писателя кровь. Это я не в упрек, а, напротив, из сочувствия к вам говорю. Мне кажется, что служба Российской Словесности — вот прямой путь для просвещения России.

— Вот не ожидал от вас, Александр Сергеевич такого слова! — воскликнул я.

— Не примите как обиду, — сказал Пушкин, положив руку на сердце. — Я говорю, как вижу. Верно, газета дает вам достаток, но мешает в том, чтобы больше делать для общества. Вы ведь подлинный писатель, и я говорю вам это только потому, что боюсь — сгубит вас ваша «Пчела».

— Ушам не верю! — сказал я, оборотясь к Пушкину. — Вы думаете, что ремесло журналиста непригодно для просвещения? Да вы не знаете, что говорите!

— К вам это не относится, Фаддей Венедиктович, — сказал Александр Сергеевич, — вы отлично владеете пером.

— Причем здесь это! — я был расстроен непониманием Пушкина, а он, кажется, больше всего боялся меня обидеть и в суть вопроса вдаваться не хотел.

— Смотрите! — воскликнул Пушкин, переводя разговор. — А вот и та самая лавочка, о которой я вспоминал! Она цела. Зайдем, Фаддей Венедиктович!

Александр Сергеевич взял меня за рукав и затащил в дверь лавки — для того, чтобы я не мог дальше продолжать спор.

Вдоль дальней от входа стены небольшого помещения тянулся прилавок, на котором были разложены разные сласти, орехи и фрукты. На отдельном блюде размещены пирожные. Пока я разглядывал прилавок, Пушкин наклонился к моему уху и громко прошептал: «И хозяин тот же!».

Я разглядел за прилавком вислоносого старика — он был таким маленьким, что над горками фруктов торчала лишь его голова. Впрочем, одна гора темно-зеленых фруктов, которых было больше всего, скрывала его полностью. Мне кажется, он помнил об этом и старался эту гору обходить.

— Здравствуйте, любезный! — сказал Пушкин. — Я не бывал у вас 15 лет — не помните меня? Я жил по соседству, в доме 13, а здесь больше всего любил засахаренные фрукты — цукаты и прочее. Есть они у вас?

— Да, — вздохнул коротышка и указал на полку с товаром. — Они самые. Изволите брать?

— Я посмотрю.

Пушкин медленно пошел вдоль прилавка, верно, вспоминая юность.

Меня более сухофруктов привлек хозяин — его вислый нос и все выражение лица передавали глубокую печаль. Подходящие покупатели не радовали его, товар он отпускал или с равнодушием или даже унынием. Как он мог сохранить лавку столько лет, не проявляя покупателям ни капли любезности?

— У вас что-то случилось? — задал я вопрос, который вертелся на языке.

— Извините, ваше благородие, — встрепенулся хозяин. — Голову сломал — все об одном думаю.

— О чем же?

— Да что с это штукой делать! — коротышка указал на горку темно-зеленых фруктов.

— А что это такое? — спросил я.

— Если б я знал! — вздохнул лавочник. — Последнее время публика особенно приохотилась к апельсинам, и я заказал самую большую партию товара. А вместо апельсинов прислали вот это. Я думал — может, покраснеет или пожелтеет — нет, лежит себе, аспид, как был. И обратно отослать не могу — деньги отданы без возврата. Я уже три недели маюсь — ничего не продал. А в задней комнате гора в десять раз большая лежит. А как это называется — я и сам не знаю! — хозяин лавки готов был зарыдать.

Пушкин отвлекся от воспоминаний и стал прислушиваться к нашему разговору.

— Как же вы торгуете, если не знаете — чем? Может, это ядовитые плоды? — спросил Александр Сергеевич.

— Нет, нет! — хозяин перекрестился. — Вот Христом-богом! Я на себе проверял. Вкус травяной, маслянистый, но съедобный — я пробовал не раз.

— Что, купим для поддержания торговли? — предложил Пушкин.

— Я в удачу уже не верю, — сказал лавочник. — Вы, господа — добрые люди, да только если я хотя бы половину этих зеленых груш не продам, то через две недели разорюсь.

— Ну, столько мы не купим, — сказал я.

— Я — ради воспоминаний детства — могу дать вам немного денег, — Пушкин протянул ассигнацию, — может быть, даже организовать по знакомым сбор — как подписку на издание?.. — Александр Сергеевич посмотрел на меня вопросительно.

Хозяин из благодарности стал совать Пушкину темно-зеленые плоды, но тот их отстранил.

— Давайте, я возьму, — сказал я. — Мне на ум одна мысль пришла.

Лавочник протянул мне плоды, и я взял четыре штуки.

— Александр Сергеевич, а хотите, я лавочку вашего детства спасу, не потратив ни копейки?

— Извольте, но как?

— Увидите.

Я положил зеленые груши в карман, мы распрощались с хозяином и вышли из лавки.

— Я теперь спешу, — сказал я, — мне надобно в редакцию, так что — спасибо за прогулку.

— Прощайте, Фаддей Венедиктович. Только когда же я узнаю о спасении лавочки? Вы не сказали.

— Завтра, Александр Сергеевич, завтра.

— Так скоро? Без денег? Ловлю вас на слове!

— Ловите, ловите, Александр Сергеевич!

Я подозвал извозчика и поехал в редакцию. А Пушкин, смеясь над моим глупым пари, махал с тротуара.

2

Следующим днем, как обычно после выхода «Пчелы», с утра я работал дома. Это время я уделял Роману. Тут я старался изложить все то, что не попадало в станицы газетные. Журналисты лишь сообщают о событиях, а писатели растолковывают их смысл. Тут писатели, конечно, выше. Но не сообщи о событии журналист, и писателю не о чем рассуждать будет.

Много места я уделил здесь теме просвещения. Этого касались мы и в разговоре с Пушкиным. Просвещение есть источник гражданской свободы. Но чтобы достичь результата, нужно в правильном духе воспитывать молодежь нашу. И