Волк (ЛП) - Гаджиала Джессика

Таков был почти каждый разговор между матерью и отцом.

В отцовском теле не было ни капли милосердия или сочувствия. Отец Рейна никогда не допускал подобных вещей со стороны своих людей. Проблема в том, что обучение ваших людей мыслить не иначе, чем животные, означало, что они действовали не лучше. Для папаши жизнь была постоянной борьбой за то, чтобы напоминать своей стае, что он вожак. Его стая? Я и моя мать. Когда я был маленьким, мне почти не требовалось напоминаний. Но когда я стал старше, я стал больше, и я стал угрозой. А угрозы, что ж, их нужно нейтрализовать. В двенадцать лет я рассказывал школьному психологу, что ввязался в кулачные бои, чтобы объяснить, почему у меня постоянно синяки под глазами, синяки на руках и сломанные ребра.

По мере того как я набирал силу, папаша слабел, становился старше, слабее, менее угрожающим. Вскоре его сила была ничто против моих поздних юношеских мускулов. Поэтому он сделал то, что сделал любой слабый человек, он выместил это на единственном человеке, более слабом, чем он.

Крики, которые издавала моя мать, пробуждали меня от мертвого сна, мое тело гудело от адреналина, руки сжимались в кулаки так сильно, что из ладоней шла кровь. Это источник стыда, сколько ночей я лежал там и ничего не делал. Эта мысль сломала бы меня, если бы я позволил себе думать об этом, думать о том, как она страдает от моего бездействия.

Это случилось за неделю до моего восемнадцатилетия.

Стрельбе, рыбной ловле, охоте я научился у папаши. Он брал меня с собой в лес за нашим домом и показывал мне все, что, по его мнению, нужно мужчине, чтобы быть мужчиной.

Мы сидели на дереве, ожидая появления оленя, с луками наготове. Потом этот тупой сукин сын открыл рот и начал говорить. О моей матери. Глупый, глупый ход. К тому же, последний. Я инстинктивно потянулся к топорику на поясе, когда ярость пронзила мой организм, как яд, как что-то, что заменило всю кровь в моих венах чистой, неразбавленной ненавистью.

Дело не в том, что я не осознавал, что делаю, когда делал это. Я никогда не терял контроль, мой контроль никогда полностью не уходил. Но та часть меня, которая была нормальной, человеческой, стала как бы зрителем, когда зверь взял верх и замахнулся, резал, рубил.

Когда Рейн и его отец пришли за мной на следующее утро после отчаянного звонка моей матери, когда мы не вернулись домой накануне вечером, они попали в фильм ужасов. Мой отец был разорван на кровавые куски по всей лесной поляне. Рука здесь, кишки там, голова скатилась в кучу ежевики.

Рейн заметно побледнел, он был моложе меня, изолирован от самых мерзких сторон образа жизни Приспешников и, следовательно, все еще довольно невинен в бойне. Его старик, однако, потратил долгую минуту, оглядывая сцену, раскачиваясь на пятках, засунув руки в карманы. Затем он откинул голову назад и рассмеялся.

— Похоже, теперь ты мужчина в семье, — сказал он, ударив меня по спине так сильно, что я споткнулась на целый фут.

Мое сознание вернулось ко мне на рассвете, когда полная реальность того, что я сделал, давила на меня, пока внутри не осталось ничего, что можно было бы вырвать. Я был весь в крови, с головы до ног, каждый дюйм пропитался кровью. Хуже всего пришлось моим рукам, покрытым ярко-красными пятнами от кончиков пальцев до запястий, и я живо представил себе, как лезу в грудь уже мертвого отца, вскрыв грудную клетку и вытаскивая безжизненное сердце.

— Ну, пошли, — сказал старик Рейна, громко хлопнув в ладоши, заставив нас обоих вздрогнуть. — Надо убрать это дерьмо.

«Это дерьмо» мой отец. Несмотря на то, что я был в ужасе от своих действий, я нашел это подходящим.

И с этого дня в глазах президента я стал хозяином дома. Как он и сказал. Меня пришили, как только я повзрослел. Мне давали работу, как правило, самую кровавую. Я давал деньги матери. Затем, после войны за территорию, которая свалила старика Рейна, Рейн занял его место. Он назначил своего брата заместителем. А меня дорожным капитаном. Я перестал быть мясником.

Но были еще случаи, когда зверь настигал меня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он ворвался в один из конспиративных домов Лекса Кита, сломал шею первому охраннику, избил второго до полусмерти, прежде чем покончить с ним полностью, а затем направился прямо к самому Лексу, съежившемуся в углу, как трусливый ублюдок, которым он и был.

Я не пытался контролировать зверя.

Я не хотел этого.

Я хотела освободить его.

Мне хотелось увидеть, как я вытаскиваю внутренности Лекса.

Я хотел увидеть, как его кожа слезает от моих рук.

Так что я так и сделал.

Я заставил его закричать.

И я мог спать как младенец, зная, что из-за меня Джейни никогда не придется беспокоиться о том, что его руки снова схватят ее.

———

Мне потребовалось почти два дня, чтобы поделиться с ней всем этим, мое воспитание все еще делало слишком трудным собрать слишком много слов одновременно.

Но я сделал это.

Я дал ей то, в чем она нуждалась.

Я дал ей узнать себя.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она, когда я, наконец, закончил. Она склонила голову набок, темные брови сошлись на переносице.

— Как так? — спросил я, потянувшись к ее бедрам и потянув ее через кровать.

— Как будто ты наполовину ожидаешь, что я с криком убегу. Неужели я похожа на девушку, которая бледнеет от малейшего насилия?

— Это тьма.

— Мое прошлое — это не только солнечный свет и радуга, — сказала она, одарив меня одной из тех маленьких улыбок, которые на самом деле не были улыбкой, а просто изгибом губ.

— Это случилось с тобой.

— Значит, то, что я не была той, кто резал и нарезал кубиками, не означает, что я не могу справиться с тем, что ты был таким? Это было очень давно, Волк.

— Это были дни, — напомнил я ей.

Она слегка пожала плечами. — Ты взрываешься из-за обычных, повседневных вещей?

— Нет.

— Тогда, думаю, мне не о чем беспокоиться, — сказала она, усаживаясь рядом с моим телом.

— Никогда, — твердо сказал я. Ей никогда не придется ни о чем беспокоиться в моих руках.

— Из-за чего ты вернулся?

Я почувствовал, как мои плечи передернулись, когда моя рука потянулась, чтобы провести рукой по ее волосам. У нее их было до хрена, каждая прядь, как гребаный шелк. — Не знаю. Время?

— Даже в этот последний раз?

— Это была ты. — Я не знал, как это было, я просто знал, что это правда. Она шагнула в душ, и все остальное исчезло.

Она вскинула голову, на ее лице играла насмешливая улыбка. Никогда не встречал человека, у которого было бы столько разных улыбок, как у нее. — Значит, я похожа на Волко-укратителя? — она рассмеялась. — Ты это хочешь сказать?

— Что-то в этом роде, — усмехнулся я. Кэш был прав насчет ее острого языка. Но это было не то, с чем можно мириться или не замечать. Это было то, что я искренне ценил в ней. Меня было нелегко развеселить. И из-за моего размера и рода работы очень немногие чувствовали себя достаточно комфортно, чтобы дразнить или придираться ко мне. Джейни не страдала таким недугом и постоянно тыкала в меня пальцем. Мне это нравилось. Мне еще больше нравилось, что она умудрялась часто делать это изобретательно и умно, удивляя меня, вытягивая из меня какое-то неподдельное веселье.

— Так что теперь… достать тебе ошейник и… — остальная часть ее предложения закончилась визгом, когда я толкнул ее на спину и воспользовался единственной слабостью, которую я обнаружил у нее, благодаря Харлею. Она чертовски боялась щекотки.

— А что насчет гребаного ошейника? — спросил я, ухмыляясь, пока она извивалась, смеялась, задыхалась и пыталась оттолкнуть мои руки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ладно, ладно. Никакого ошейника, — выдохнула она, и мои руки сжались в кулаки по бокам ее тела. — А как насчет устройства слежения? — сказала она, положив руку мне на плечо. — По крайней мере, когда ты выйдешь из себя, мы сможем прийти за тобой.

— Мы? — спросил я, наблюдая за ее лицом.