Красный вервольф 4 (СИ) - Фишер Саша

Похоже, Василий Горчаков был как раз из таких.

Провозился я несколько больше, чем планировал, конечно. Пока заменил пробитое колесо, пока копал яму, чтобы похоронить Василия, пока просматривал его документы и вещи…

Учился в Сорбонне, жил в Париже. Аусвайс… Не сказал бы, что мы особо похожи с этим парнем. Хорошо, что фотографии были не во всех документах. Да и по тем, что были, опознать живого человека сможет разве что тот, кто его уже видел.

Рискую, бл*ха.

Вроде бы, в Заовражино меня никто не знал. Ну, был такой, Алекс Волкофф, переводчик при графе, кто на таких внимание обращает? А вот знали ли тут Горчакова? Рассказать он мне особо ничего не успел, его записи я пролистал по-быстрому, вроде бы в дневнике не было ничего про Заовражино. По всему выходило, что он туда в первый раз едет. С резолюцией какого-то Вебера, который дозволил основать там приют для детей-сирот.

Что за Вебер, хрен знает… Какой-нибудь очередной комендант местности, на которого свалили эту обязанность в нагрузку. И он подмахнул бумаги Горчакова просто чтобы тот отстал от него со своим приютом.

«А не выдаешь ли ты желаемое за действительное, дядя Саша?» — спросил я сам себя, еще раз оглядев вещи убитого мужика. Ехал ночью на машине один. Может он сбежал? И бумаги про приют — подделка. А сам он мошенник и шпион. И на него уже везде розыск объявили.

Да не, ерунда. Я тряхнул головой. Загоняюсь на пустом месте. Ну да, риск выдавать себя за другого есть, конечно. Но так-то я и до этого не в детском садике в кошки-мышки играл. Так что…

— Бон жур, герр офицер! Подают ли в вашем заведении круассаны на завтрак? И я бы не отказался от кофе… — кривляясь, проговорил я, вспоминая, как звучит в немецком французский акцент. А вот что французский я знаю с пятого на десятое, это хреново, конечно. Хотя, я же не собираюсь этим самым Горчаковым врастать в общество. Просто покручусь, понюхаю воздух, познакомлюсь…

И сразу скипну, как только почую, что что-то идет не так. А уж на чуйку свою я никогда не жаловался, иначе не выжил бы…

* * *

— Герр офицер, вот посмотрите мои бумаги, — с жизнерадостным энтузиазмом трещал я, подсовывая на стол пожилому шарфюреру документы. — Герр Вебер высоко оценил мои идеи и отправил сюда, в Заовражино. Вы понимаете, сейчас такое время, что множество детей осталось без родителей, и если мы не возьмем на себя их воспитание, то из них вырастут настоящие волчата, шило, можно сказать, в германской заднице. Но в наших силах сделать из них полезных и прилежных граждан Великого Рейха, нужно всего лишь…

— Да подождите вы, — оборвал меня, наконец, пожилой шарфюрер, отталкивая документы. — У вас такой акцент, я даже не все понимаю. Кто вас, говорите, прислал?

— Герр Вебер, — с готовностью осклабился я. — Мой проект приюта и просветительского центра…

— Я понял, понял… — поморщился он. Мой энтузиазм явно действовал ему на нервы, потому что я оторвал его от интересной работы. И еще и заставляю заниматься какими-то левыми вопросами. — А от меня-то что нужно?

— Понимаете, герр офицер, — я подался вперед, всем своим видом излучая энтузиазм и дружелюбие. Ну истинный благотворитель, прямо. И миссионер. Строго говоря, называть шарфюрера офицером было, конечно, можно, но с большой натяжкой. Но я счел, что Василий Горчаков может и не разбираться в хитросплетениях немецких званий. — Я сначала обратился к герру Бинкеру, но он сказал, что ничего не знает и отправил меня сюда, в это здание. А тут мне первым встретился такой представительный господин, который меня выслушал, но потом куда-то ушел. И я отправился искать кого-нибудь, кто не занят и может засвидетельствовать…

— Что от меня нужно? — с явным раздражением повторил пожилой собачник. Начинает терять терпение, пора прекращать трескотню с французским акцентом.

— Да, собственно, ничего особенного, — я снова выдал улыбку на все тридцать два зуба. — Если вы выделите мне койко-место, этого будет достаточно. Остальное я сделаю сам.

— Койко-место? — нахмурился шарфюрер.

— Ну да, — покивал я. — Место, где я мог бы ночевать и питаться. Чтобы я мог спокойно заниматься беседами, организацией и поиском места под строительство. Вот тут герр Вебер написал, что…

— Я понял! — рыкнул шарфюрер. — Подождите тут!

Он встал из-за стола и вышел из кабинета. А я перевел дух и выдохнул. Кажется, прокатило. Документы болтливого француза русского происхождения никто внимательно не разглядывал. У флегматичных фрицев я своей трескотней вызывал нервное подергивание глаза и желание побыстрее от меня отделаться. Меня несколько раз футболили, пока я не добрался до шарфюрера. Но странных взглядов никто не бросал, даже издалека. Я бы заметил. Значит этого Горчакова из Сорбонны никто здесь не знает. По крайней мере, те, кто видел, не опознали.

Ф-ух.

Я прислушался. Шарфюрер возвращался с кем-то еще. Было слышно шаги, и как они тихо переговариваются. Дверь снова распахнулась.

— Анхель, ты проводишь герра Гор-ча-кофф до комнаты?

Я вскочил, расплылся в улыбке, шагнул навстречу новому фрицу и протянул руку. Изображал придурковатый энтузиазм и радость нового знакомства, а сам жадно разглядывал его лицо. Он? Или нет? Анхель — не такое уж часто встречающееся имя.

Фриц тоже оскалился в улыбке и пожал протянутую руку. Высоченный, на полголовы меня выше. На правой щеке — ветвистый шрам, бледный, давно заживший. Такие у многих немцев были. Как-то даже интересовался, откуда. Как выяснилось, к войне эти отметины не имеют никакого отношения. Это все традиции высших учебных заведений в Германии. До прихода к власти нацистов, студенты любили в свободное от угрызания гранита науки время пофехтовать на шлегерах. И оружие, и правила не подразумевали смерти участников, зато такие вот отметины оставались у многих. И смысл всего развлечения был даже не столько в том, чтобы художественно порезать соперника, сколько получить рану и не подать вида. Гитлер, вроде как, это дело запретил. Но отметины остались. Вот и у Анхеля была такая… Значит, вуз мужик заканчивал. Одет в гражданское — штаны, свитер крупной вязки, куртка. Но это ни о чем не говорило, может его шарфюрер прямо из вольера с собаками вытащил.

Следом за ними в кабинет вошла Зоннтаг. Посмотрела на меня, склонив голову, хвост ее приветливо качнулся из стороны в сторону.

— Очень приятно, Базиль Горчаков! — я потряс руку Анхеля.

— Анхель Вольфзауэр, — отозвался он, не продемонстрировав ни грамма раздражения. — Следуйте за мной.

Он зашагал по коридору к лестнице. Я улыбался и махал всем встречным. Мысленно тоже ликовал. Как удачно все сложилось! В общем-то, этот шарфюрер вообще не должен был со мной разговаривать. Его дело — собачий питомник. Но здесь в Заовражино особо никто немецкой администрацией не заморачивался, патрули по ночам деревню не кошмарили, грозное объявление про комендантский час висело, конечно, но его соблюдали не поэтому. А просто потому что света в большинстве домов не было. И еще это была просто еще одна деревня. В каждый такой вот населенный пункт ставить администрацию и патрули, никакой армии не хватит. Так что дело ограничивалось доской объявлений и изредка понаезжающими должностными лицами из Пскова. Не всегда даже немцами, чаще из коллаборантов. Или каких-нибудь эстонцев.

Анхель поднялся на второй этаж и потопал в дальнюю часть правого крыла, почти в самый конец. На моей памяти там были учебные классы, а фрицы их превратили в свое общежитие. Каждый класс разделили ширмой на две комнаты, в каждой комнате поселили по два-три человека.

— Располагайтесь вот тут, — приветливо сказал Анхель, махнув рукой в правую часть комнаты. Там стояла кровать, на ней лежал скрученный матрас. Рядом тумбочка. — Шкаф у нас общий на двоих, получается. Мой прошлый сосед три дня назад уехал в Германию, там у него дела по научной работе. Так что можете смело занимать все свободные ящики и полки, которые увидите.

— Научная работа? — спросил я, деловито оглядывая комнату. — Как интересно! А чем вы занимаетесь? Если это не очень секретно, разумеется… тогда можете послать меня к черту, и я перестану задавать вам вопросы.