День разгорается - Исаак Гольдберг

Огородников шел по улице, и улыбка непривычно раздвигала его губы. Жизнь начиналась сызнова! Вчера и позавчера, с того самого момента, когда по городу пронеслась весть о манифесте и когда выпустили из тюрьмы политических, он непрестанно горел на людях. Он ходил на бесконечные митинги, слушал яркие, волнующие слова, волновался, кричал вместе с толпою дерзкие слова, чувствовал возле себя незнакомых и чужих людей как самых близких и родных. Вчера он даже привел на большой митинг обоих своих малышей. Протискавшись поближе к трибуне, он примостился поудобнее и поднял сначала девочку, а потом и мальчика и сказал им:

— Глядите и слушайте...

Девочка широко раскрытыми глазами обвела толпу, испугалась и зарылась личиком в плечо отца. Мальчик был смелее. Он внимательно, не по летам серьезно поглядел на волнующихся внизу людей, уловил веселые взгляды и радостный гул и, когда отец опустил его на пол, усмехнулся.

— Веселые... — поделился он с отцом. — Все веселые!

— Теперь все, брат, веселые! — подхватил отец. — Свобода!..

Сегодня Огородников, наконец, пошел на работу. Жизнь начинала в городе утрясаться. Магазины торговали, по улицам разъезжали извозчики, дымились заводские трубы, и со стороны станции доносились громкие, тоже как будто веселые гудки. Можно было отправляться на свой мыловаренный заводик и становиться к чанам, к привычной работе.

У знакомых дверей Огородников встретился с товарищами по работе.

— Здорово!

— Здорово, ребята. По новому, значит, начинаем?!

Низенький рабочий, обычно молчаливый и сосредоточенный, медленно повернул голову в сторону Огородникова:

— С чего это по-новому?

— Со свободы! — весело и убежденно пояснил Огородников. — С перемены жизни!

— Оно один чорт, что ранее, что теперь... Будем горбы гнуть на хозяина попрежнему. С хлеба на квас...

— Нет не будем! — запротестовал Огородников. — Говорю тебе, по-новому...

Они вошли в вонючее полутемное помещение, и разговор прекратился.

Надевая продубленный грязью и салом холщовый фартук, Огородников усмехнулся: чудак этот угрюмый и злой Сидоров, ни во что не верит!

Из-за дощатой перегородки, где помещалась конторка хозяина, вышел сам владелец завода. Выйдя на средину цеха, он оглядел собравшихся рабочих. Глаза его тревожно блеснули.

— Здравствуйте, ребята! Поостыли. Кончали стачку? Ну, хорошо. Поздравляю со свободой. Добились, значит... Теперь можно и за работу. Вроде, как со свежими силами!

Рабочие помалкивали. Хозяин снова оглядел их, заметил веселое лицо Огородникова и обратился прямо к нему:

— Нажать надо будет. Повытрясла меня эта забастовка. Вы уж, ребята, постарайтесь!

Огородников улыбнулся и хотел что-то сказать, но сзади него раздался резкий голос:

— Стараться мы привычны. А вот как с жалованием? Сколь прибавляешь?

Другой голос, откуда-то со стороны, подхватил и добавил:

— И насчет рабочего дня... Восемь желаем! Не более!..

Хозяин нервно затеребил рыжую бородку. У Огородникова погасла улыбка, и он оглянулся на товарищей. Те сгрудились плотнее и посматривали на хозяина вызывающе.

— Как же это, ребята? — протянул хозяин руку. — Не правильно выходит... У меня и так убытки с этим беспокойством, а вы жмете!.. Никак это не возможно, чтобы только восемь часов работа шла. А насчет прибавки и думать нечего: продукт не выдержит!..

— А наша шея, думаешь, выдержит? — выдвинулся вперед Сидоров и задорно посмотрел на хозяина. — Тебе убыток, а нам, выходит, с хлеба на квас?!

Рабочие зашумели. Огородников теперь окончательно перестал улыбаться. Что-то дрогнуло в нем и нарушило беспричинную теплую радость, жившую и согревавшую его последние дни.

— Вот что, — повысил голос хозяин, — вот что, ребята, становитесь на работу. Времечко не ждет. Разговаривать после будем.

Слова хозяина подействовали. Первый торопливо пошел к своему месту Сидоров. За ним потянулись другие. Огородников мгновенье поколебался, но потемнел и тоже отправился к вонючему чану, возле которого работал.

«Разговаривать после будем...» — вертелись в его голове слова хозяина. — «Что ж, ладно! Поговорим после!..»

3

Жизнь начиналась сызнова. Галя просыпалась утром и прислушивалась к дыханию спящего брата. Павел, на правах больного, спал дольше ее, и девушка успевала приготовить ему чай и встречала его пробуждение свежая и бодрая.

Казалось, что все устроилось прочно и крепко, что самое тяжелое осталось позади и надо только доделать какие-то мелочи, легкие и несложные. Кругом по праздничному весело и шумно собирались люди, говорили, произносили яркие речи. Вот и Вячеслав Францевич несколько раз выступал на митингах и имел неслыханный успех. Даже Веру захватило общее возбуждение. Она бегала слушать отца и других популярных ораторов. И она убежденно говорила теперь:

— Папа был прав. Революция совершалась!..

Но на третий день в газетах, где Пал Палыч помещал пышные передовые, появились агентские телеграммы. Галя прочитала сообщения о погромах, о волне избиений и беспорядков, прокатившейся по стране. Галя отложила от себя газету и широко открытыми глазами устремилась в даль. «Что же это такое?!» — ужаснулась она.

— Что же это такое, Павел? — кинулась она к брату.

— То самое, — глухо ответил Павел. — Реакция. Правительство не хочет сдаваться... А ты думала, что все кончилось?

— Нет... — огорченно протянула Галя и «потускнела.

— Ничего, швестер, — успокоил ее брат, — не падай духом! Дела только по-настоящему начинают теперь закручиваться!

Вечером Галя была у Скудельских. Вячеслав Францевич собирался на какое-то заседание, был бодр и весел. Увидев Галю, он что-то как будто вспомнил.

— Как Павел, Галя? Рука совсем зажила?

— Совсем, Вячеслав Францевич.

— Очень хорошо... Очень хорошо! — пропел Скудельский, но спохватился и стал серьезным.

— Беспокоит меня Павел...

— Чем? — удивилась Галя.

— Взглядами своими и поведением...

— Взглядами?.. Они ведь у него, Вячеслав Францевич, не изменились, те же, что и прежде.

— Вот в этом-то и все дело! Положение коренным образом изменилось, и если полгода назад я мог оправдывать увлечения Павла крайними, почти анархистскими теориями, то теперь ни в коем случае! Теперь необходимы разумные и осторожные действия... Мы, слава богу, добились свобод, мы стоим накануне представительного образа правления... Парламент!.. — Скудельский остановился посредине комнаты и поднял палец: — Парламент!.. Лапотная, сермяжная Русь превращается в европейское государство! Это надо понять и помнить!..

— Вячеслав Францевич, — тихо сказала Галя, воспользовавшись передышкой, — а погромы?.. А все то, что происходит в стране после манифеста?

— Временно! — вспыхнул Скудельский. — Временно и при всей печальности и нежелательности неизбежно!.. Но с этим мы будем бороться...

— Павел и другие как раз с этим и борются...

— Но какими средствами? — всплеснул руками Вячеслав Францевич. — Какими средствами?.. Весь вопрос в методах, в системе борьбы... Ах! — взглянул он на часы и заторопился, — я ведь опаздываю!.. Заходите, Галя.

Одеваясь в передней вместе с Вячеславом Францевичем, Галя молчала. Скудельский застегнулся и полез в карман пальто за перчатками. Вместе с перчатками он вытащил скомканный печатный листок.

— Вот! — сунул он его девушке. — Полюбуйтесь! Это тоже работа Павла и его товарищей.

Галя развернула листок, прочитала сверху: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», быстро пробежала по строчкам и остановилась на отчеркнутом красным карандашом месте:

«Изданный правительством манифест является новой попыткой обмануть русский народ... Народ не удовлетворится подачками...»

— Это мальчишество! — брюзжал Вячеслав Францевич, застегивая перчатки. — На чью мельницу льют воду авторы этой прокламации, отрицая завоевания революции?! На каком основании они говорят от имени народа?

Галя молчала.

Они вышли из квартиры Скудельских. Вячеслава Францевича ждал извозчик. Галя отказалась от предложения довезти ее до дому и пошла пешком. Она шла мимо домов с ярко освещенными окнами, мимо заборов, на которых белели афиши и воззвания. Среди этих воззваний Галя угадывала прокламации, подобные той, которая так возмутила Вячеслава Францевича.

Когда Галя вышла на главную улицу, в обычный уличный шум ворвались новые звуки: веселые ребячьи голоса звенели какими-то возгласами. Неслись мальчишки с экстренным выпуском телеграмм и кричали:

— Кровавые погромы в Одессе, в Киеве, в Саратове!..

— Восстание в Кронштадте!..

— Финляндия восстала!..

Галя остановилась, перехватила мальчишку и купила у него телеграмму.

Жизнь оказывалась сложнее и запутанней, нежели это казалось Гале всего несколько дней назад.