Зима тревоги нашей - Джон Стейнбек

– Придумаем, придумаем.

– Но у меня будут деньги.

Он смотрел на меня в упор, как будто что-то притягивало его взгляд. И наконец сказал тихо:

– Io lo credo[22].

Чувство силы, если не славы, всколыхнулось во мне. Я открыл бутылку кока-колы и, поднеся ее к губам, посмотрел поверх стеклянного ствола прямо в глаза Марулло.

– Ты славный мальчуган, – сказал он и, пожав мне руку, направился к выходу.

Что-то вдруг толкнуло меня его окликнуть:

– Альфио, а как ваше плечо? Он удивленно оглянулся.

– Теперь не болит, – сказал он. И пошел дальше, повторяя самому себе: – Теперь не болит.

Вдруг он вернулся взволнованный.

– Надо тебе взять эти деньги.

– Какие деньги?

– Эти пять процентов.

– Зачем?

– Надо взять. Будешь мне выплачивать свой пай постепенно – сейчас немножко, потом еще немножко. Только требуй не пять, а шесть.

– Нет.

– Как это нет, если я говорю да?

– Мне это не нужно, Альфио. Я бы взял, если бы мне нужно было, но мне не нужно.

Он глубоко вздохнул.

Днем в лавку не так валил народ, как с утра, но все-таки дела было много. Не знаю отчего, но между тремя и четырьмя часами всегда наступает затишье минут на двадцать или на полчаса. Потом идет новая волна покупателей – трудовой люд по дороге с работы или хозяйки, спохватившиеся, что у них ничего нет на обед.

В час затишья явился мистер Бейкер. Он долго разглядывал сыры и колбасы за стеклом холодильника, дожидаясь, когда уйдут два замешкавшихся покупателя, оба из породы нерешительных, таких, которые сами не знают, чего хотят, – возьмут одно, положат, возьмут другое, положат – и точно надеются, что нужная вещь сама вскочит им в руки и попросит купить ее.

Наконец они все-таки что-то купили и ушли.

– Итен, – сказал мистер Бейкер. – Вам известно, что Мэри взяла тысячу долларов?

– Да, сэр. Она меня предупредила об этом.

– А вам известно, зачем ей понадобились деньги?

– Еще бы, сэр. Она уже полгода толкует об этом. Вы же знаете женщин. На мебели разве что немного пообтерлась обивка, но с того дня, как она задумала купить новую, это уже старый хлам, на котором сидеть нельзя.

– А вы не считаете, что сейчас глупо тратить деньги на такие вещи? Я ведь вам вчера говорил, какие намечаются перспективы.

– Это ее деньги, сэр.

– Речь идет не о каких-нибудь рискованных спекуляциях, Итен. Речь идет об абсолютно надежном помещении капитала. С этой тысячей она бы через год и мебель купила, и еще бы тысяча у нее осталась.

– Мистер Бейкер, я не могу запретить ей тратить ее собственные деньги.

– Но вы бы могли объяснить ей, вы бы могли ее урезонить.

– Мне как-то не пришло в голову.

– Это ответ в духе вашего отца. Это ответ слюнтяя. Я берусь помочь вам стать на ноги, но только в том случае, если вы не будете слюнтяем.

– Постараюсь, сэр.

– Вдобавок она еще, кажется, не хочет иметь дело с местными фирмами. Польстится на скидку где-нибудь на распродаже и уплатит все наличными. Да еще неизвестно, что ей там всучат. Здесь, может быть, обошлось бы и дороже, но по крайней мере есть с кого спросить, если что не так. Вы должны вмешаться, Итен. Заставьте ее положить деньги обратно. Или пусть доверит их лично мне. Она не прогадает.

– Эти деньги – ее наследство после брата, сэр.

– Знаю. Я попытался ее образумить, когда она пришла за ними. Она сделала голубые глаза и сказала, что хочет поехать посмотреть. Как будто нельзя ездить и смотреть без тысячи долларов в кармане! Если у нее соображения не хватает, так вы-то должны соображать!

– Не разбираюсь я в этих делах, мистер Бейкер, привычки нет. Ведь у нас, с тех пор как мы поженились, никогда не было денег.

– Ну так советую вам разобраться, и как можно скорее, а то у вас их и не будет. У некоторых женщин пристрастие к мотовству все равно что наркомания.

– У Мэри нет такого пристрастия, сэр. Откуда?

– Нет, так будет. Стоит ей раз отведать крови – и она почувствует вкус к убийству.

– Мистер Бейкер, вы это не серьезно.

– Совершенно серьезно.

– Мэри – самая бережливая жена на свете, да ей и нельзя иначе.

Тут он неизвестно почему разбушевался:

– От вас я этого не ожидал, Итен. Если вы хотите чего-то добиться, прежде всего сумейте быть хозяином в собственном доме. Можете повременить с новой мебелью еще немного.

– Я-то могу, она не может. – Мне вдруг пришла в голову мысль, что у банкиров особое зрение на деньги, вроде рентгеновских лучей, и он сейчас видит конверт, лежащий в моем кармане. – Попробую ее уговорить, мистер Бейкер.

– Если она уже все не истратила. Еде она сейчас, дома?

– Собиралась поехать автобусом в Риджхэмтон.

– Боже мой! Ну конечно, тысячи долларов как не бывало.

– Это ведь не весь ее капитал, сэр.

– Не в том дело. Без денег вам никуда нет хода.

– Деньга деньгу делает, – вполголоса сказал я.

– Именно. Зарубите это себе на носу, иначе вы пропащий человек, так и будете всю жизнь торчать за прилавком.

– Мне очень жаль, что так случилось.

– Чем жалеть, лучше заставьте ее слушаться.

– Женщины чудной народ, сэр. Вы вчера говорили о том, как наживают деньги, и, может быть, ей показалось, что это очень легко.

– Так рассейте ее заблуждение: ведь, если у вас не с чего будет начинать, вам ни о каких деньгах и думать не придется.

– Не хотите ли выпить холодной кока-колы, сэр?

– Да, хочу.

Пить из бутылки он не умел, пришлось открыть пачку бумажных стаканчиков. Зато он сразу поостыл и теперь только глухо ворчал, как гром, замирающий в отдалении.

Вошли две негритянки из дома на перекрестке, и ему оставалось только залпом проглотить свою кока-колу и свое негодование.

– Так не забудьте поговорить с ней! – сердито рявкнул он и пошел из лавки.

Я подумал, не оттого ли он так злится, что заподозрил подвох, но тут же откинул эту мысль. Нет, просто он чувствует, что вышло не по его, а он к этому не привык, оттого и злится. Нетрудно прийти в ярость, когда ты советуешь, а твоих советов не слушают.

Эти негритянки – приятные покупательницы. На перекрестке живет целая колония цветных, очень славные люди. Они сюда ходят редко, потому что у них есть своя лавка, но иногда делают у нас кое-какие покупки для сравнения, чтобы выяснить, не слишком ли дорого обходится им расовая солидарность. Эти две не столько покупали, сколько приценивались, но я понимал, в чем дело, и потом на них приятно было смотреть: красивые женщины, с такими длинными, стройными, прямыми ногами. Удивительно, как много значит для человеческого тела относительно сытое детство – да и для духа тоже.

Перед самым закрытием я позвонил Мэри по телефону.

– Я сегодня приду немного позже, пушинка.

– Не забудь, что мы обедаем с Марджи в «Фок-мачте».

– Я помню.

– На сколько ты запоздаешь?

– Минут на десять-пятнадцать. Хочу сходить посмотреть, как работает землечерпалка в гавани.

– Зачем это?

– Я подумываю, не купить ли ее.

– Фу!

– Принести тебе рыбки?

– Разве если попадется хорошая камбала. Больше теперь ничего не найдешь.

– Ладно. Ну, я пошел.

– Только не копайся, пожалуйста. Тебе еще нужно мыться, переодеваться. Все-таки ведь «Фок-мачта».

– Будь спокойна, моя прелесть, моя красавица. И влетело же мне от мистера Бейкера за то, что я позволил тебе истратить тысячу долларов.

– Ах он, старый козел!

– Мэри, Мэри! У стен есть уши.

– Скажи ему, пусть он… сам знаешь что.

– Ну, где ему! Кроме того, он тебя считает дурочкой.

– Что-о?

– А меня – слюнтяем, размазней и еще чем-то в этом роде.

Она засмеялась своим переливчатым смехом, от которого у меня сладкие мурашки по сердцу бегут.

– Жду тебя, милый, – сказала она. – Жду-жду-жду…

А каково мужчине слышать такие слова! Повесив трубку, я стоял у телефона весь обмякший, раскисший от счастья – если так бывает. Я пробовал вспомнить, как я жил до Мэри, но память ничего не подсказывала, пробовал вообразить, как бы я жил без нее, но воображение рисовало только какую-то серую неопределенность в траурной рамке.

Солнце уже зашло за кромку холмов на западе, но большое пухлое облако вобрало его лучи и отбрасывало их на гавань, на волнорез, на морскую даль, и от этого гребешки волн заалели, как розы. У самого мола торчат из воды причальные сваи – тройные связки бревен, стянутые наверху железным обручем и стесанные в форме пилонов, чтобы лучше сдерживать зимой напор льда. И на всех неподвижно стояли чайки, большей частью самцы, с ослепительно-белой грудью и аккуратными серыми крыльями. Интересно, может, у каждого из них свое место, которое он может продавать или сдавать внаймы.

Несколько рыбачьих лодок были вытащены на берег. Я знаю всех рыбаков, знаю их с тех пор, как помню себя. Мэри оказалась права. Ничего у них не было, кроме камбалы. Я купил четыре штуки получше у Джо Логана и постоял возле него, покуда он разделывал их ножом, входившим в рыбью тушку легко, как в воду. Весной есть одна дежурная тема для беседы: скоро ли пойдет кумжа? Существует поговорка: «Сирень цветет – кумжа идет», но на эту примету положиться нельзя. Сколько я себя помню, всегда бывало так: или кумжа еще не пошла, или она уже прошла. А какая красивая эта рыбка, ладная, как форель, чистенькая, серебристая, как… как серебро. И пахнет хорошо. Так вот, кумжа не шла. Джо Логану не удалось поймать ни одной штуки.