А. И. Куинджи - Михаил Неведомский

А другой ученик Куинджи, А. А. Борисов, приобревший известность картинами Ледовитого океана, в своей книге «У самоедов» ярко описывает минуту, когда ему, оторванному от людей и культуры, на далеком севере вспомнились Архип Иванович и кружок товарищей:

«Скоро поставили чум, и с каким наслаждением, один Бог только видел, мы уплетали мерзлую оленину и попивали горячий чаек… Горе и несчастье были забыты… Вернулся я к своим художественным задачам, размышляя, как хорошо бы изобразить на полотне многое из недавно пережитого… Вспоминался Петербург и те беспечные вечера в мастерской дорогого А. И. Куинджи, где мы так горячо судили и рядили о чем угодно, и где для каждого суждения так же легко было найти товарищескую поддержку, как и возражение… Но где все они — любимый профессор и дорогие товарищи? Здесь я все решаю один, никто не осудит, но и никто не поддержит. Тут-то особенно чувствуешь, насколько сам ты слаб в желании передать все, что видишь и что творится в душе…»

Много ли у нас на Руси учителей и школ, низших или высших, научных или художественных, которые оставляли бы в душах учеников подобный след, которые вспоминались бы с таким чувством?..

Таков был общий дух, который сумел вдохнуть в свою мастерскую Архип Иванович…

Обратимся теперь к избранной Куинджи технике преподавания, к самым методам обучения искусству, которых он придерживался в своей мастерской… Первое, что надо сказать об этих методах, — это что и в них он был оригинален и самобытен, как во всем и везде…

В противоположность распространенному мнению, что художественная школа, даже высшая, должна давать только знание и технику, должна подводить только «к границе творчества», — как выражался в цитированной выше речи своей Мясоедов, — Архип Иванович именно учил творчеству.

С самого начала обучения день в его мастерской был посвящен эскизам… И вот опять — «чудо».

Казалось бы, так легко, «обучая творчеству», подавить личные стремления и темперамент ученика, обезличить его, лишить его индивидуальности… А ученики Куинджи вышли, подлинно, «каждый молодец на свой образец», — с самыми разнообразными вкусами, специальностями, каждый со своим «языком», со своей манерой…

Это отмечал, как мы видели, Шеллер-Михайлов по поводу конкурсной выставки, о том же и по тому же поводу говорил «Старовер» в «Петербургских ведомостях», позднее — Дягилев в «Мире искусства» (1900 г.), противопоставлявший, в этом отношении, Куинджи Левитану, и так далее. Все ученики Куинджи сохранили свою индивидуальность — это факт бесспорный. Достаточно припомнить на минуту живопись Столицы или Борисова, затем Пурвита, — это с одной стороны, а с другой — Рериха, или Рылова, или Богаевского, чтобы согласиться с этим…

И Архип Иванович совершенно сознательно шел к этой цели. Оберегание индивидуальности в учениках было, можно сказать, основным его принципом.

Первый год он почти не делал замечаний и никогда не притрагивался собственной кистью к ученическим работам. Он только внимательно и зорко присматривался и изучал: он хотел понять и человека, и его наклонности, и заложенные в нем возможности… А затем, выяснив себе характер и индивидуальность каждого, он уже смело облегчал своими советами «муки родов», помогал каждому проявлять себя, двигаться вперед по тому пути, который вытекал из его художественной натуры[27]. Изучив ученика, он уже «спорил» с ним и опровергал, и поправлял, и направлял… И иной раз один его мазок, правда, предварительно очень тщательно «выверенный», убеждал лучше всяких слов, сразу давая нужный эффект, приводя к тому, над чем долго и бесплодно бился юноша… Манера его при этом, по словам его учеников, была все та же, какую описывает в своей статье и И. Е. Репин. Только зоркие (ставшие уже дальнозоркими) глаза его смотрели теперь сквозь очки, — но так же впивался он ими в картину, затем долго составлял краску на палитре, брал ее на кисть и, вытянув руку, еще раз «сверял» составленный тон, щурясь и оценивая его на фоне тех, которые он должен был дополнить, и тогда уже быстро и решительно проводил свой «победный» мазок…

В самое первое время он советовал делать копии. Но не особенно настаивал, так что копировали не все. Рекомендовал изучать рисунки Калама. Из мастеров, которых Архип Иванович считал особенно поучительными для копирования, ученики его, в беседе со мной, называли Ахенбаха и Доза. Но вот характерная черточка: когда некоторые из юношей облюбовали для копии тот чудесный пейзаж Ахенбаха, который изображает монастырский сад с кипарисами (он находится в Кушелевской галерее при Академии), Архип Иванович воспротивился: это, по его мнению, — слишком законченная вещь, «слишком картина», как он выражался. Он рекомендовал другую вещь того же художника, где методы изучения действительности более наглядны… Как видите, и тут забота о сохранении индивидуальности, оберегание ее от чар чужого субъективизма!..

Копирование чужих картин, очевидно, по мысли Архипа Ивановича, было лишь дополнением к писанию этюдов, лишь пособием к изучению методов, какими передаются элементы действительности…

Летом ученики разъезжались на этюды. (Однажды ездил с ними на Академическую дачу и сам Куинджи). Осенью все приносили плоды летней работы в мастерскую, и тут шло совместное обсуждение и оценка… Архип Иванович с изумительной точностью обнаруживал каждую неправду, ловил всякую «отсебятину» и выводил «виноватого» на чистую воду: строгое изучение природы — вот цель этюда, и он настаивал на ней, жестоко преследуя всякое отклонение от нее…

Желая похвалить, он говорил только: «Ну, это попало…» Долго сидит он перед рассматриваемым этюдом или эскизом и наконец, как бы взвесив все pro и contra, дает свое резюме: «Это попало, а это — черт знает что это!.. Сколько раз я говорил…» и т. д. Но иногда пускался в подробный анализ, приводил данные из физики, проверял световые эффекты, делал справки с законами отражения и т. д.

Таким образом, рядом с обучением творчеству шло и пристальное изучение природы, — требовательное и даже придирчивое отношение к точности тех переводов с «языка природы» на «язык человеческий», какие представляют собой этюды живописцев…

В первом случае преследовалась цель научить высказываться, научить выражать свою субъективную человеческую правду, научить синтезировать, обобщать и сводить к внутреннему единству элементы действительности. Во втором случае шло объективное изучение этих элементов действительности и методов их передачи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});