Мир как воля и представление. С комментариями и иллюстрациями - Артур Шопенгауэр

alt="" src="images/i_008.png"/>

Здесь речь идет о единой в себе воле к жизни, которая, согласно Шопенгауэру, объективируется во множестве явлений (схема, применяемая им во второй книге основного произведения). Сам автор, как уже отмечалось, не объясняет, почему воля должна объективироваться. Он мыслит иначе, отправляясь от теоретико-познавательной схемы, и его рассуждение обладает следующей логикой: мир явлений, объектов (мир как представление) — данность нашего внешнего опыта, но точно так же и воля, желание — данное нашего опыта внутреннего; воля, как мы знаем, всегда направлена на объект, поэтому она — то, что неразрывно связывает субъект и объект, — и одновременно она то, что известно непосредственно, из нас самих, т. е. она — как исходный пункт строгого философского, критически построенного рассуждения — обладает статусом несомненно-достоверного начала (которое связует воедино внешний и внутренний опыт); это, как считает мыслитель, дает нам возможность — пусть по аналогии — сделать заключение о том, что одно и то же начало, которое мы можем (условно) назвать волей (не отождествляя ее, впрочем, буквально с волей человеческой, оснащенной сознанием) скрывается за всеми явлениями и действует в них — и в камне, и в растении, и в животном, и в человеке — в неорганической природе, и в органической природе — и в пылинке, и во вселенной. Но если это начало едино (а это означает, что оно лежит вне времени, пространства, причинности и действует не в рамках форм закона основания) и оно — начало, тогда так как мир явлений нам дан, то, следовательно, это начало (воля) «должно» все-таки принимать его [мира явлений] форму, чтобы объективировать свою действительную сущность.

Рождение и смерть одинаково относятся к жизни и уравновешивают друг друга в качестве взаимных условий или — если кому-нибудь нравится такое сравнение — в качестве полюсов целостного явления жизни. Мудрейшая из всех мифологий, индийская, выражает это тем, что именно тому богу, который символизирует разрушение, смерть (как Брахма, самый грешный и низменный бог Тримурти, символизирует рождение, возникновение, а Вишну — сохранение), именно этому богу, Шиве, говорю я, она вместе с ожерельем из мертвых голов придает в качестве атрибута лингам, этот символ рождения, которое, таким образом, выступает здесь как противовес смерти, и этим указывается на то, что рождение и смерть по своему существу — корреляты, которые взаимно себя нейтрализуют и уничтожают.

Тримурти (тройственный образ, санскр.) — божественная триада Брахмы, Вишну и Шивы: первый — творец мира, второй — его хранитель, третий — разрушитель. Различные секты толкуют Тримурти как три ипостаси единого верховного бога, который обычно получает имя одного из членов триады — преимущественно Вишну и Шивы.

Ожерелье… — один из атрибутов изображений Шивы как «великого аскета».

Лингам («линга», знак пола, санскр.) — обозначение мужского детородного органа как основного символа Шивы. В линге воплощено представление о созидающей энергии этого бога, хотя в индуистской триаде ему отведена преимущественно роль уничтожителя мира и богов в конце каждого «дня» Брахмы.

‹…› Прежде всего мы должны понять то, что формой проявления воли, т. е. формой жизни или реальности, служит, собственно, только настоящее, — не будущее и не прошедшее — последние находятся только в понятии, существуют только в связи познания, поскольку оно следует закону основания.

В прошедшем не жил ни один человек, и ни один никогда не будет жить в будущем; только настоящее есть форма всей жизни, но оно — ее прочное достояние, которого никогда нельзя у нее отторгнуть. Настоящее всегда налицо, вместе со своим содержанием: оба они тверды, незыблемы, как радуга на водопаде. Ибо воле надежно обеспечена жизнь, жизни — настоящее. Конечно, возвращаясь своей мыслью к протекшим тысячелетиям, к миллионам людей, которые жили в них, мы спрашиваем: они были? что с ними стало? Но, с другой стороны, стоит нам только вызвать прошлое нашей собственной жизни и воскресить в фантазии его картины, а затем опять спросить себя: что все это было? что с ним стало? Так же обстоит дело и с жизнью отживших миллионов. Или следует думать, что прошедшее, запечатленное смертью, получает от этого новое бытие? Нет, наше собственное прошлое, даже самое близкое, даже вчера — это уже только пустая греза воображения, и то же самое представляет собой прошлое всех отживших миллионов. Что же было? Что есть? Воля, чье зеркало — жизнь, и безвольное познание, которое в этом зеркале ясно видит ее.

‹…› Мы можем сравнить время с бесконечно вращающимся кругом: опускающаяся половина — прошедшее; подымающаяся — будущее; неделимая же точка вверху, где проходит касательная, — непротяженное настоящее; подобно тому, как касательная не следует за вращательным движением, так не следует за ним и настоящее, эта точка соприкосновения объекта, формой которого служит время, с субъектом, у которого нет никакой формы, потому что он не принадлежит к познаваемому, а составляет условие всего познаваемого. Или: время подобно неудержимому потоку, а настоящее — скале, о которую он разбивается, но не увлекает ее с собою. Воля как вещь в себе, подобно субъекту познания (который, в конце концов, в известном отношении, есть та же воля или ее обнаружение), не подвластна закону основания, и как воле обеспечена жизнь, ее собственное проявление, так ей обеспечено и настоящее, единственная форма реальной жизни. Нам поэтому нечего допытываться ни о прошлом до жизни, ни о будущем после смерти: напротив, единственной формой, в которой является себе воля, мы должны признать настоящее: оно не минует воли, но и воля поистине не минует его.

Поэтому, кого жизнь удовлетворяет такою, как она есть, кто всячески ее утверждает, тот может с упованием считать ее бесконечной и изгнать страх смерти как иллюзию, внушающую нелепую боязнь когда-либо утратить настоящее и обманывающую его признаком времени, где нет настоящего, — иллюзию, которая по отношению ко времени есть то же самое, что по отношению к пространству другая иллюзия, в силу которой каждый в своем воображении считает занимаемое им место на земном шаре верхом, все же остальное — низом; именно так каждый связывает настоящее со своей индивидуальностью и думает, что вместе с нею гаснет всякое настоящее, так что и остаются без настоящего. Но как на земном шаре повсюду — верх, так и форма всякой жизни — это настоящее, и страшиться смерти потому, что она отторгает у нас настоящее, не более умно, чем бояться, как бы не соскользнуть вниз с круглого земного шара, на котором мы, к счастью, находимся в данный момент наверху.

‹…› Догматы меняются, и наше знание обманчиво; но природа не ошибается: