Ведьмой быть не запретишь... (СИ) - Солнцева Велена

— Я их уничтожу!

Во мне росла и крепла уверенность в том что смогу, жалости не было, ее вытеснила злость и ненависть.

— Уничтожишь, деточка, изведешь. — Ганна скрипуче рассмеялась. — Вот это слова настоящей ведьмы, ведьма обид не прощает и обидчиков завсегда благодарит, да сторицей им воздает. А теперь скидывай рубашонку свою и садись на пол передо мною, только спиною повернись, груди мне твои незачем, перед милым своим ими сверкать будешь.

Я слегка помедлила, старая ведьма зажала в руке нож ритуальный, символами древними испещренный, ручка ножа обычная деревянная, а сама сталь каленая, да не в нашем мире, а в подземном, кровосток не раз кровью людскою омытый и даже ни разу не вымытый, а оттого рыжие разводы по всей поверхности ножа виднеются.

Мое промедление ведьме не понравилось.

— Быстро я сказала. До полуночи надо успеть закончить, в полночь с тьмой пойдешь договариваться, а к тому времени печать, силы сдерживающую, надо снять. — она махнула рукой в приглашающем жесте. — Ну же, давай, что ты как дите малое.

Кузьмич осторожно дернул меня за подол.

— А может не надо, Василиса? Чую я добром эта затея не кончится.

Ганна тут же змеей взвилась.

— Еще хоть слово скажешь, Кузьмич, я тебя вон выставлю, и ходу тебе в дом мой больше не будет.

Домовой примолк, а я медленно стащила все еще мокрую рубашку, и села на деревянный пол, повернувшись спиной к ведьме.

— Сейчас придется немного потерпеть, девонька. Только кричать нельзя, боль в себе держи, она потом в твою силу превратится.

Раскупорив бутылочку с кровью, ведьма вылила все содержимое мне на спину и растирая начала нараспев приговаривать:

— Как ночью самой темною, Как в предрассветный час, Спят с сладкою истомою Свет с тьмой, что дремлют в нас. И в деве этой чистою Как непорочный час, Проснется сила чистая, Сковав цепями связь.

Я почувствовала как меня гнет к земле, руки и правда словно кандалами сковало, распластывая на полу.

— Не сопротивляйся.

Ведьма ладонью нажала между лопаток укладывая на пол. Я не видела, что творится за спиной, а потому не дернулась когда Ганна занесла нож надо мной и заговорила громко, четко проговаривая каждое слово.

— И спадет печать, и вернется к тому кто наложил ее, воздав по заслугам за годы без силы прожитые.

Почувствовав как нож вспорол кожу, и по бокам заструилась кровь, едва сдержалась, чтобы не заорать в голос.

— Освободится сила, будь то темная или светлая, и потечет рекой по венам наполняя источник.

Еще один порез, заставивший вздрогнуть.

— Откроются двери к дворцу памяти предками нажитому, мудрости великой, великим Родом оставленной.

Еще одно обжигающее болью прикосновение.

— И будет так в сей час, войди сила в тело кровью омытое, смиренно принимает тебя твой сосуд.

Я, уже ожидающая очередной боли, почувствовала прохладу, но ненадолго. Ведьма, взявшая со стола ступку с травами, начала втирать их в раны, тихо бормоча заклинания призыва. Закончились мои мучения тем, что на меня вылили мутную болотную воду. После этого я почувствовала словно ветер пронесся и обдал меня прохладным дыханием. Закружил, поднимая мелкие пылинки, зализывая раны, втяривая в себя кровь и пот, обильно покрывшие тело, в глаза ударил свет и Ганна поспешила мне их прикрыть.

— Вот и все девочка, вот и все, а теперь спи, еще ночь нелегкая предстоит.

Глава 31

Сон сморил тяжелый и темный, там пахло тленом и какой-то жуткой безысходностью. Боли я не чувствовала, но знала что она придет потом, с первым проблеском света, а пока тьма дарила забвение, взамен забирая чувства.

Помню злилась на кого-то, а за что вспомнить не получается, да и надо ли это. Какой смысл в злости, она разрушает и не дает покоя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Еще светлое чувство было, что любовью люди зовут, а иные и болезнью пагубной кличут, вот туда-то тьма и вцепилась хваткой стальною, оплела коконом, не давая вздохнуть, душу по капле вытягивая и мрак даруя.

Издалека, словно из мира другого, прежнего, светлого и яркого доносился зов:

— Василиса, просыпайся.

А я и не спала, я только-только просыпаться начала от сна многолетнего.

— Я же говорил, она не спит, ее тлен пожирает, посмотри на руки.

Я уж было хотела тоже взглянуть что там с руками, а потом не стала. Какая разница? Тело всего лишь сосуд, испортится один, найду другой.

И на этой мысли я споткнулась. Это совсем на меня не похоже, я бы никогда так не подумала.

— Буди ее страя карга, как только до сердца эта плесень доберется она помрет.

— Да захлопни ты варежку полумерок, она сама пробудиться должна, должна доказать что достойна силой обладать. А если нет, то в забвение ей и дорога.

Попыталась открыть глаза и не смогла, меня снова утягивало в сырое и темное подземелье памяти, вот только не моей, а чужой и чуждой мне. Там женщина цепями скованная смотрела глазами кровью налитыми на дитя утробы своей, которое подросло и заковало ее. Первая ведьма рода, которая нарекла сына Всеволадом, а тот запер ее в подземелье за убийство жены его, которая с оборотнем спуталась.

Не было для женщины ничего горше, как видеть падение сына, как тот целовал ноги той, которая этими самыми ногам по ночам к своему волку бегала. Вот эти-то ноги и сгнили у невестки за двое суток, не выдержала девушка боли и повесилась, а сын обезумевший от горя, что жену потерял и еще не родившееся дитя, запер мать в подземелье. Убить не смог, духу не хватило. И только приходил иногда посмотреть как женщина увядает, а она все умереть не могла, не покинет этот мир ведьма пока силу свою не передаст.

И однажды пришел мужчина с девочкой на руках, дочка его, от второго брака, в котором он счастье обрел и хотел уж было мать простить, да не успел. Попросила женщина коснуться внучки, и едва ее пальцы прикоснулись к щечке малышки, как ведьма испустила последний вздох, а глаза девочки из голубых да ясных стали черными как сама тьма. И так я просматривала историю жизни женщин своего рода, у каждой, кроме самой первой, только одна дочь, которая наследовала силу матери, и у всех судьба одинаково тяжелая была — гонения, костер, одну в болоте утопили, так она умервием еще четверть века деревню третировала.

Увидела я и мать свою, которая на коленях перед Ермионией стояла, и та была не в пример страшнее чем сейчас, а мама наоборот словно статуэтка фарфоровая с заморских стран. Ермиония что-то злобно прошипела кивая на дверь, а мама расплакалась, тихо проговаривая цену, что придется заплатить. Сила и жизнь, все так просто и сложно одновременно. Жить она будет, покуда первый седой волос не появится, а как только серебро проступит, так вся сила верховной уйдет, а без силы ведьма жить не сможет.

Еще увидела я мужчину, с сжатыми губами и грозным непримиримым взглядом, светлые волосы его были забраны в хвост, а руки сжимали женскую шею. Шею моей матери, а она смеялась, хохотала, крича что все в его племени извращенцы, и что сестра женой не может быть.

Из пучины чужих воспоминаний, где я уже перестала понимать где явь, и казалось лично прожила каждую жизнь из множества, меня вырвал жуткий рык, который сотряс землю, нечеловеческий гнев и страх в нем были. Я уже повернула назад, меня манили новые образы, когда услышала такой знакомый голос, которого здесь быть не должно.

— Вы что натворили?

Мое тело оторвали от земли.

— Положи ее обратно ирод, она из земли силы черпает, чурбан ты необразованный. А коли не понимаешь что происходит, неча орать. И вообще как ты здеся оказался?

— Ты думаешь твоя защита сможет меня остановить? Не смеши, ведьма, я не пришел раньше только из уважения к ее решению. И у ручья не забрал только потому, что боялся испугать. А вы значит угробить ее решили? — ещё один утробный рык, прямо возле уха, и гарячий воздух оплатил шею. — Если с ней что-то случится, урою.