Николай II - Эдвард Радзинский

«Я поцеловала твою подушку. Мысленно вижу тебя лежащим в твоем купе и мысленно осыпаю поцелуями твое лицо».

«24.10.14... Сегодня было много раненых, один офицер пробыл 4 дня в госпитале у Ольги и говорит, что никогда не видел другой, подобной ей сестры...» (Теперь она работала в госпитале вместе с дочерьми.)

«27.10.14. О, эта ужасная война!.. Мысль о чужих страданиях, пролитой крови терзает душу... Весь мир несет потери. Но должно же быть что-то хорошее из всего этого, и не напрасно они все должны проливать свою кровь. Трудно постигнуть смысл жизни. „Так и надо, потерпи“. Вот и все, что можно сказать. Как хотелось бы вернуться вновь к былым спокойным дням. Но нам придется долго ждать...»

Он: «27.10.14. Наконец-то я могу написать несколько строчек. Здесь я застал старого Петюшу (это все тот же принц Петя Ольденбургский, муж его сестры Ольги. – Э.Р.). Три часа провели под огнем тяжелой австрийской артиллерии... Петя держал себя с большим холоднокровием и просит для себя награды. Я дал ему георгиевское оружие, отчего он чуть не помешался... Всю субботу имел удовольствие провести с Мишей, который стал совершенно прежний и опять такой милый.

(Миша вернулся, его сна стала носить титул графини Брасовой. И вскоре Миша получит Георгиевский крест, командуя конниками «Дикой дивизии». Они были похожи – Ники и Миша, они очень любили друг друга. И своих жен... Графиня Брасова никогда не прощала Семье своего унижения. Перед революцией – на исходе 1916 го да «ее салон часто распахивал двери перед левыми депутатами Думы. В придворных кругах ее даже обвиняют в измене царизму. А она рада этим слухам. Они создают ей популярность. Она говорит вещи, за которые другой отведал бы лет двадцать Сибири». Так записал в своем дневнике все тот же Палеолог.

И опять Николай в Царском Селе, чтобы вскоре вновь уехать...

Она: «17.11.14... О, как ужасно одиночество после твоего отъезда! Хотя со мной остались наши дети, но с тобой уходит часть моей жизни – мы с тобой одно... Ты всегда приносишь с собой „обновление“ – как говорит наш Друг... Отрадно знать, что его молитвы следуют за тобой... Это хорошо, что ты сможешь основательно потолковать с Н[иколашей]. Ты сообщишь ему свое мнение о некоторых лицах и подскажешь ему некоторые мысли...» (До «Друга» уже дошли известия, что Верховный Главнокомандующий собирает сведения против него. Он пожаловался «маме» – и вот Аликс уже просит Николая внушить Верховному «некоторые мысли».)

«Вспоминаю нашу последнюю ночь – так ужасно тоскливо без тебя, так тихо – никто не живет в этом этаже. Святые ангелы да хранят тебя...»

Он: «18.11.14. Мое возлюбленное солнышко, душка-женушка. Я прочел твое письмо и чуть не расплакался... На этот раз мне удалось взять себя в руки в момент расставания, но тяжела была борьба... Любовь моя, страшно тебя недостает, так недостает, что невозможно и выразить! Я постараюсь писать очень часто, ибо, к удивлению, убедился, что могу писать во время движения поезда... Моя висячая трапеция оказалась очень практичной и полезной. Я много раз подвешивался и взбирался на нее перед едой. В самом деле отличная штука в поезде, дает встряску телу и всему организму».

Из воспоминаний К.Шеболдаева (пенсионер, работал в МВД): «Когда я приехал в Свердловск, меня повели в Ипатьевский дом. Тогда это уже было особое развлечение для избранных – водить в дом, где постреляли царскую семью. Кстати, около забора мне показали место, где у него была трапеция. Когда он приехал, он ее сразу подвесил и начал крутить „солнышко“. И ноги у него поднялись над забором. Тогда они тотчас решили сделать двойной забор».

Она: «Письмо 250... 20.11.14. Запоздалый комар летает вокруг моей головы в то время, как я тебе пишу, дорогой мой, я ежедневно утром и вечером целую и крещу твою подушку – тоскую по ее любимому хозяину. Сегодня очень мягкая погода, Бэби катается в своем автомобиле. Потом Ольга... возьмет его в Большой дворец, чтобы навестить офицеров, лежащих там и желающих его видеть. Я слишком устала, чтоб с ними ехать... к тому же, нам предстоит ампутация в большом лазарете. Меня преследуют ужасные запахи от этих зараженных ран...»

Уже погибла в болотах Пруссии армия Самсонова, поражения и потери охладили энтузиазм. Раненые, беженцы, пот, кровь и грязь. В этот ужас была погружена вся Европа.

Она: «24.11.14. Вести с фронта причиняют такую тревогу... Я не придаю, конечно, значения городским сплетням, которые расстраивают нервы... Я верю исключительно тому, что сообщает Николаша. Тем не менее, я просила Аню протелеграфировать Другу, что дело обстоит очень серьезно и что мы просим его помолиться».

«25.11.14. Пишу тебе в величайшей спешке несколько строк. Все это утро провели в работе. Один солдат умер во время операции – такой ужас. Это первый подобный случай... Девочки выказали мужество, хотя ни они, ни Аня никогда не видели смерти так близко... Можешь себе представить, как это потрясло нас. Как близка всегда смерть».

«Как близка смерть...»

В это время он ехал на Кавказ через казачьи станицы. Он: «25.11.14, в поезде. Моя возлюбленная душка-солнышко! Мы с Н.П. (он взял с собой в путешествие Николая Павловича Саблина – любимого флигель-адъютанта. – Э.Р.) едем по живописному краю, для меня новому, с высокими горами по одну сторону и степями по другую. Я долго сидел у открытой двери вагона, с наслаждением вдыхая теплую свежесть воздуха. На каждой станции платформы битком набиты народом, множество детей... Они так милы в своих крохотных папахах на голове... Поезд страшно трясет, так что ты извини за мой почерк... После лазаретов я с Н.П. заглянул на минуту в кубанский женский институт и большой сиротский приют от последней войны. Все девочки казаков. Вид у них здоровый, непринужденный, попадаются хорошенькие лица... Великолепен и богат этот край казаков. Пропасть фруктовых садов. Они начинают богатеть, и что главное – непостижимое, невероятное множество младенцев. Будущие подданные. Все это преисполняет верой в Божье милосердие. Я должен с доверием и спокойствием ожидать того, что припасено для России».

Она: «28.11.14. Бесценный мой! Рада, что вам, старым греховодникам, посчастливилось увидеть хорошенькие личики. Мне чаще приходится видеть иные части тела, менее идеальные».

И опять он возвращался и уезжал...

Она: «14.12.14. Как мне было трудно с тобой прощаться, видеть тебя стоящим среди народа... Нужно было раскланиваться, смотреть на всех... улыбаться и не иметь возможности смотреть на тебя. А мне так этого хотелось. Наш Солнечный Луч выехал на своих санках, запряженных осликом. Он тебя целует. Он уже в состоянии наступать на ногу...»

«15.12.14. Дорогой мой!.. Наш Боткин получил извещение из полка: его сын был убит, так как не хотел сдаться в плен – немецкий офицер сообщил нам это. Он, бедный, конечно, совершенно подавлен».

Евгений Сергеевич Боткин, сын знаменитого русского врача Сергея Боткина, лейб-медика Александра II и Александра III. Его сыновья тоже стали врачами. Знаменитый Сергей и куда более скромный, но необычайно добрый, душевный Евгений Сергеевич – врач в Георгиевской общине.

В то время императрица все чаще жаловалась на сердечную болезнь. Она проводила часы в постели, пытаясь победить тоскливую боль в сердце. У царицы все чаще сердечные припадки – синели руки и она задыхалась. Ко двору были приглашены знаменитейшие европейские светила. Они не нашли у нее сердечной болезни, определили расстройство нервов – и потребовали изменить режим.

Аликс не терпела, когда кто-то не соглашался с нею – это касалось и диагнозов ее болезни... Вот почему был приглашен лейб-медиком мягкий Евгений Сергеевич. С одной стороны, это как бы продолжало традицию лейб-медиков Боткиных, с другой – покладистый Евгений Сергеевич тотчас прописал царице знакомое лекарство: лежать без движения. Он сделал это не потому, что не понял ее истинного состояния, просто он считал, что такой диагноз лечит нервы. Знакомый диагноз успокоил царицу, перечить Аликс – означало усилить губительное для нее возбуждение.

Она: «Сердце все еще расширено и болит, временами ощущаю головокружение... Прижимаю тебя к моему больному сердцу и целую без конца...»

«СТАРОЙ ПАРОЧКЕ РЕДКО УДАЕТСЯ ПОБЫТЬ ВМЕСТЕ»

Закончился 1914 год. Бледное зимнее петроградское солнце, – его отблески на ослепительно белом снегу Царского Села. Вереница экипажей и авто у подъезда Большого дворца. В зеркальной галерее выстроился дипломатический корпус. Николай в сопровождении свиты обходит дипломатов. С французским послом у него долгая беседа: «Путешествие, которое я только что совершил через всю Россию, показало мне, что я нахожусь в душевном согласии с моим народом». И вдруг совсем другим голосом, полным беспокойства, царь добавляет: «Мне известно о некоторых попытках... распространять мысль, будто я упал духом и уже не верю больше в возможность сокрушить Германию и будто даже намереваюсь вести переговоры о мире. Это слухи. Их распространяют негодяи и германские агенты...»