Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии - Юрий Зобнин

Горький, как, впрочем, и все окружение Гумилева по издательству "Всемирная литература", поначалу степени опасности происходящего не оценил, и привычным уже манером (задержания и аресты в этой среде стали к лету 1921 года делом настолько частым, что и горьковская реакция на них превратилась в бюрократическую рутину) надиктовал "всемирной" машинистке: "Августа 5-го дня 1921. В Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2). По дошедшим до издательства "Всемирная литература" сведениям, сотрудник его, Николай Степанович Гумилев, в ночь на 4 августа 1921 года был арестован. Принимая во внимание, что означенный Гумилев является ответственным работником в издательстве "Всемирная литература" и имеет на руках неоконченные заказы, редакционная коллегия просит о скорейшем расследовании дела и при отсутствии инкриминируемых данных освобождения Н. С. Гумилева от ареста. Председатель редакционной коллегии…"[165].

Через некоторое время Горький и "всемирники", осознав, что дело начинает принимать дурной оборот, отправляют уже в Президиум Петроградской губернской чрезвычайной комиссии бумагу-поручительство за подписями как самого председателя "Всемирной литературы" (Горького), и "председателя Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей" (А. Л. Волынского), "товарища председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов" (М. Л. Лозинского), "председателя коллегии по управлению Домом литераторов" (Б. И. Харитона), "председателя пролеткульта" (А. И. Маширова (Самобытника)): "Ввиду деятельного участия Н. С. Гумилева во всех указанных учреждениях и высокого его значения для русской литературы нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н. С. Гумилева под их поручительство"[166].

Затем Горький переполошился и, уже не прибегая к посредничеству официальной переписки, лично связался с Ф. Э. Дзержинским. Шеф ВЧК охотно ознакомил великого пролетарского писателя с обстоятельствами дела (соучастие в терроризме, вредительстве, поджогах, покушениях на убийство, взрывах памятников и т. д.) и заметил, что в каждом деле "сообщников террористов" так или иначе, упоминается имя самого Горького[167]. Это был, что называется "тонкий намек на толстые обстоятельства": ведь Горький, по существу, стал первым из планируемых Аграновым "последующих фигурантов", первым, кого должен был задеть "правовой резонанс" "дела ПБО", кого должно было "ожечь". Очень похоже, что Агранов ехал в Петроград, снабженный, среди прочего, и особым пожеланием руководства ВЧК в ходе дела по возможности "оздоровить атмосферу" вокруг Горького, который окончательно надоел и Дзержинскому, и самому Ленину своими бесконечными ходатайствами в пользу притесняемой интеллигенции. "Маг и чародей" Агранов выполнил и это личное пожелание руководства, одним мановением руки превратив окружающих Горького "притесняемых интеллигентов" в сомнительных уголовников, заступаться за которых теперь стало прямо опасно и закадычному другу Ильича. Кстати, переваривая задушевную беседу с Дзержинским, Горький мог вспомнить ленинское послание от 9 августа 1921 года — и оценить своеобразный юмор вождя: "А у Вас кровохарканье, и Вы не едете (за границу. — Ю.3.)!!! Это, ей-же-ей, и бессовестно, и нерационально. В Европе, в хорошем санатории будете и лечиться, и втрое больше дела делать. Ей-ей. А у нас ни лечения, ни дела, — одна суетня. Зряшняя суетня. Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу Вас. Ваш Ленин"[168].

Но Горький упорно не хотел лечиться и продолжал упорствовать в "зряшней суетне". Надо отдать должное Максимычу: за Гумилева он дрался буквально до самого конца. В самый последний момент, 23-го или даже 24 августа 1921 года, он связывается с М. Ф. Андреевой. Счет идет на часы. По воспоминаниям секретаря наркома просвещения А. В. Луначарского Арнольда Эммануиловича Колбановского, "однажды, в конце августа 1921 года около четырех часов ночи раздался звонок. Я пошел открывать дверь и услышал женский голос, просивший срочно впустить к Луначарскому. Это оказалась известная всем член партии большевиков, бывшая до революции женой Горького бывшая актриса МХАТа Мария Федоровна Андреева. Она просила срочно разбудить Анатолия Васильевича. Я попытался возражать, т. к. была глубокая ночь, и Луначарский спал. Но она настояла на своем. Когда Луначарский проснулся и, конечно, ее узнал, она попросила немедленно позвонить Ленину. "Медлить нельзя. Надо спасать Гумилева. Это большой и талантливый поэт. Дзержинский подписал приказ о расстреле целой группы, в которую входит и Гумилев. Только Ленин может отменить его расстрел".

Андреева была так взволнована и так настаивала, что Луначарский наконец согласился позвонить Ленину даже и в такой час.

Когда Ленин взял трубку, Луначарский рассказал ему все, что только что услышал от Андреевой. Ленин некоторое время молчал, потом произнес: "Мы не можем целовать руку, поднятую против нас", — и положил трубку.

Луначарский передал ответ Ленина Андреевой в моем присутствии"[169].

После расстрела "таганцевцев" Горький внял наконец советам Ильича и уехал за границу на лечение.

В отличие от Горького Иван Петрович Бакаев накоротке к Ленину вхож не был. Зато он был достаточно близок к Дзержинскому. Бакаев был третьим, после Урицкого и В. Н. Яковлевой, председателем ПетрогубЧК (1919–1920). Именно он руководил "красным террором" в Петрограде и получил за это звание "Почетный чекист". В жизни он был вполне узнаваемым и достаточно редким типом революционера, берущего свое начало от Максимилиана Робеспьера и Сен-Жюста. Убежденный в своей правоте и правоте революции, фанатик-идеалист, гуманист и бессребреник Бакаев во имя блага человечества в целом готов был в любую минуту пролить кровь каждого из "человеков" в отдельности. Таковым слыл и Железный Феликс.

Бакаев захаживал к Горькому, был знаком (вне круга служебной деятельности, разумеется) со многими петроградскими литераторами. Он был самоучкой, но знал и любил литературу и искусство, был очень интересным собеседником, способным очаровать, даже такого требовательного интеллектуала, как В. Ф. Ходасевич: "В конце ужина, с другого конца стола пересел ко мне довольно высокий, стройный, голубоглазый молодой человек в ловко сидевшей на нем гимнастерке. Он наговорил мне кучу лестных вещей и цитировал наизусть мои стихи. Мы расстались друзьями. На другой день я узнал, что это Бакаев"[170]. Сближению Бакаева с Горьким в конце 1920–1921 годов немало способствовало то, что, как и Горький, Бакаев был врагом Зиновьева, который целенаправленно оттеснял его с руководящих постов. После Кронштадта давление Зиновьева стало открыто оскорбительным, и Бакаев перешел к настоящей конфронтации с председателем Северной коммуны. Эта вражда, несомненно, подогревалась весной — летом 1921 года созерцанием идиота Семенова, пребывающего, по воле Зиновьева, в его, бакаевском, председательском кресле ПетрогубЧК.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});