Хаидэ - Елена Блонди

— Он не простой, — голос Карумы сломался и пискнул, как у вчерашнего мальчика, — он был сосудом годои. Да будет птица… — и замолчал охваченный ужасом, не зная, как отнесется жрец к восхвалению ночной птицы.

Но жрец милостиво кивнул и махнул толстой рукой, ободряя.

— Справедлива птица Гоиро, — шепотом закончил Карума и перешел снова к делу, — он прозревает невидимое. И он очень силен. Не умер в пустыне и потом жил у меня, почти без еды и без тех желаний, что есть у каждого живого человека. Я хочу отдать его насовсем. А мне… Я хочу, чтоб я снова был молодым и полным мужской силы. Но чтоб я вернулся туда, где мой дом и мое стадо.

— Кем же ты вернешься туда, умник? — жрец пристально оглядел высокую тощую фигуру. Жрецы, стоящие по сторонам, осклабились и луна, отразившись в блеске зубов, сделала их лица еще белее. Как старые кости, беспомощно подумал Карума, как смерть…

— Кто позволит юнцу владеть стадом пропавшего в ночи уважаемого говорильщика? Или ты станешь рассказывать всем, что продал человека владыкам черного острова? И что взамен получил гладкие щеки и блестящие глаза?

— Нет! Нет… Но как же?

— Сила не обязательно видна всем, старик. Мы дадим тебе мужскую силу и крепкое здоровье. А внешне останешься собой. И не волнуйся, несколько нужных слов ты получишь от нас — и женщины будут покорны всегда, только проговорить их на ухо красавице. Хочешь так?

Карума немного подумал. Вдруг почему-то вспомнил затравленный взгляд мальчишки-перевозчика и то, как подергивалась у того щека, когда взглядывал на луну.

Кивнул.

— Да. Это подходит мне.

— О, какое счастье излилось на наши бедные головы, — нараспев сказал жрец, — он согласился! Ну что же, мы забираем твоего мула. А ты, уходя в свой мир, полный слепцов, что не видят дальше ближайшей тучи, принимая ее за облезлые птичьи крылья, должен пообещать нам еще.

— Как еще? Я привел к вам человека, а вы мне даете…

— Закрой свой рот. Неужели ты думаешь, твои желания равны этому бревну? Я могу дать тебе за него серебра и отправить назад. Правда придется лишить тебя памяти, и ты не сумеешь найти дорогу к стаду. Да и забудешь, кто ты был и чем владел…

— Нет! Я!..

— Тогда слушай настоящие условия! — голос жреца стал холодным и резал, как нож режет руку, — за молодость, здоровье и женские ласки ты отдаешь нам этого человека. И возвращаешься в мир. Чтоб вечно искать для нас таких же — умеющих странное, живущих сердцами, мужчин, женщин, детей. Доброта, любовь, преданность. Приводи их на берег и зажигай костер. Каждый из них будет длить твою новую жизнь. Я сказал.

Карума еле стоял. Желудок прыгал к горлу, задавливая сердце, во рту стояла горькая слюна, дыхание рвалось и затыкало рот, а в голове будто поселилась стая зудящей саранчи. Отец луны сказал свое слово. Надо кивнуть и принять сделку. Или поторговаться еще. Что-то там, в его надменных словах было…

Но уши отказывались слушать, глаза выпучиваясь, не помещались в орбитах, а в голове все бешено крутилось, и слова жреца, порвавшись на мелкие клочки, скакали в вихре невнятицы. Карума схватился руками за живот, за голову, прижал ладонь к глазам, не в силах больше выносить разлад своего тела, о работе которого почти и не думал, ну разве что посетует на усталость в ногах или боль в пояснице.

— Принимаешь ли ты нашу плату?

— Да! — старик упал на колени, скрючиваясь, и тяжело дыша. И вдруг замер, удивленный. Все ушло. Утихла боль и тошнота, в голову пришла ясность. А руки и ноги запели, наполняясь силой.

Жрецы усмехаясь, наблюдали, как трясущееся тело на их глазах разворачивалось, выпрямляясь. Человек встал, вытягивая перед собой руки, залитые лунным светом.

— Иди. Слуга накормит тебя. Если захочешь, даст женщину. И возвращайся с добычей.

Двое жрецов, подхватывая под локти Нубу, повели его к белому входу, где исчезала в режущих лучах грузная фигура Отца Луны.

— Пойдем, — прозвучал в тишине мальчишеский голос перевозчика, — у меня на берегу тушеная козлятина и пиво из кокосового молока.

Ранним утром, когда солнце еще только готовилось выглянуть из-за края земли, но небо уже стало розово-нежным, Карума проснулся на берегу, возле остывшего очага. Сел, оглядываясь и встряхивая гудящей ночным хмелем головой. В ней кружились воспоминания о танце, в котором его пятки выворачивали черный песок, о блюде, полном недоеденных кусков сладчайшего мяса. И женщина была там, блестела глазами, закрывая лицо краем накидки, которую после, когда Карума шепнул в маленькое ухо подаренные ему слова, она медленно скинула на пол пещеры, легла, раскрываясь как цветок в дождь. И глаза ее были большими и влажными, как у раненой в бок антилопы. Был в памяти отброшенный мальчишкой перевозчиком калебас, разливающий на пол вязкую белесую жидкость. И почему-то внезапная грубая ругань мальчишки, его злые рыдания, когда Карума отбил удар и опрокинул мерзавца, наступая ему ногой на плечо. Но потом помирились. А дальше память заснула, насытившись впечатлениями.

Сидя на берегу, Карума смотрел, как солнце приоткрывает огненное веко, ползет вверх и со стороны озера приходит легкий утренний бриз, клоня тонкие стебли сухой травы.

— Г-го, — сказал он, прокашлявшись. Вскочил, слушая с удивлением и радостью, как бежит кровь, напитывая тело до кончиков пальцев, и как резко все внутри просыпается, требуя жизни. И женщину можно бы снова, понял он и захохотал, любуясь ощущениями. Хватая мешок, валяющийся на песке, закричал в полный голос:

— Гей, го-о-о!!!

Закружился, твердо ступая сильными ногами. И вдруг замер, когда в голове, которая становилась яснее, всплыли и остановились слова, завершающие сделку.

«Каждый из них будет длить твою новую жизнь».

— Вот как… — медленно сказал себе Карума, и оглянулся через плечо на черные скалы, торчащие из розовой утренней воды. Поворачиваться лицом к острову не хотел.

Внутри плеснулся страх и поднял голову, обещая показать последствия, нарисовать их, упиваясь сладким ужасом необратимости. Но Карума не зря жил долго и знал — иногда надо вовремя наступить на новорожденную мысль и сломать ей хребет пока она не стала настолько сильной, чтоб убить думающего. Он прогнал страх, ударив первым. Что же. Если ему теперь жить, ловя слабых и доверчивых, горячих сердцами — значит, так тому и быть.

Он повернулся и посмотрел на остров, без страха. Черная скалистая пирамида казалась далекой и неопасной. Ни единого блика не отражали ломаные поверхности скал. Сильной рукой Карума приветственно поднял потяжелевший мешок, из которого вкусно пахло лепешками, вяленым мясом и пивом. И пошел по красному песку к бушу, прячущему начало тропы через саванну, обдумывая где вскоре соберется побольше народу — на ярмарке в дальней деревне или на свадьбе в своей. А может быть, надо просто подождать, когда мужчины сами придут к нему, неся новому годое свои тревоги и желания.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});