Самый темный вечер в году - Дин Кунц

— Свет, тени, какие-то очертания.

— Они что-то означают. Что они означают?

— Не знаю. Они прекрасны.

— Правда? Я тоже так думаю. Но почему? Почему они прекрасны?

— Просто прекрасны.

— Ты сказала — очертания. Какие очертания ты видишь? — напирал Брайан.

— Просто очертания, формы. Свет и тени. Ничего конкретного.

— Это что-то конкретное, — не согласился Брайан. — Я просто не смог его нарисовать. Оно практически здесь, на странице, но ускользает от меня.

— Что случилось еще, Брайан? Почему ты такой возбужденный?

— Я не возбужденный. Взволнованный. Потрясенный. Изумленный. Испуганный. Но не возбужденный.

— А мне кажется, что ты очень возбужден.

— Галлюцинации. Наверное, в этом все дело, слуховые галлюцинации. Потому что я совершенно вымотался. Этот наводящий ужас звук. Я не могу его описать. Наводящий ужас, но одновременно… восхитительный.

Он думал, что при упоминании галлюцинаций она подозрительно глянет на него, но этого не произошло. Вот тут он понял, что у нее есть своя история, которую ему предстоит услышать.

— И тени, — продолжил он. — Быстрые тени, шляющиеся и исчезающие. Возникающие ниоткуда. У меня болели глаза. Я подумал, что мне нужно выспаться. Пойдем со мной. Я тебе это покажу.

— Покажешь мне что?

Он взял ее за руку, вывел из кухни и только в коридоре ответил:

— Спальню. Кровать.

— Знаете, мистер Тестостерон, вам не удастся уложить меня под одеяло.

— Я знаю. Кто знает это лучше меня? Я веду тебя в спальню не за этим. Это потрясающе, — они вошли в спальню, встали у изножия кровати. — Видишь?

— Вижу что?

— Она идеальная?

— Кто?

— Кровать. Идеально застелена, аккуратно, без единой складочки.

— Поздравляю. Будь у меня медаль «За заслуги», я бы тут же наградила тебя, под барабанный бой.

— Наверное, я плохо объясняю.

— Попытайся еще раз.

— Я родился в Канзасе.

— Интересное начало.

— В Канзасе, в торнадо.

— Я слышала эту историю.

— О той ночи я ничего не помню.

— Рождение прошло незаметно? Ты не обратил на него внимания?

— Разумеется, я слышал рассказ о той ночи. Тысячу раз, от бабушки Николсон и от матери.

В ту ветреную ночь, за неделю до срока, у матери Брайана, Анджелы, начались родовые схватки. Воды отошли около полуночи, и она разбудила отца Брайна, Джона. Он одевался, чтобы отвезти Анджелу в больницу, когда заревели сирены, предупреждая о приближающемся торнадо.

Мать Анджелы, Кора Николсон, находилась с ними, она приехала из Уичито, чтобы помочь после родов. К тому времени, когда она, ее дочь и зять вышли из дома, направляясь к автомобилю, ветер значительно усилился.

Небо, черное и злобное, как драконье яйцо, раскрылось, выпустив из себя слепяще-белые зигзаги молний. В мгновение ока пыльный воздух наполнился запахами озона и надвигающегося ливня.

— Во сне я был наблюдателем, — пояснил Брайан. — Не принимал в происходящем никакого участия. Тебе когда-нибудь снился сон, в котором ты не участвовала, просто наблюдала со стороны за другими людьми?

— Не знаю. Возможно. Хотя, если подумать… скорее нет, чем да.

— Я не помню, чтобы мне снился такой сон, — признался Брайан.

Когда Кора, Анджела и Джон подошли к старому «Понтиаку», дождь обрушился на них со страшной силой. Капли впивались в кожу и отскакивали от твердой земли.

— Я не был частью сна — только зрителем. Ни с кем не говорил, ни с кем не взаимодействовал, никто меня не видел. И однако все мои органы чувств реагировали на происходящее. Я чувствовал, дождь хлещет по мне, мочит меня, холодный дождь для такой теплой ночи. Листья, сорванные дождем и ветром с деревьев, швыряло мне в лицо, они прилипали к коже.

На рев дождя наложился новый звук, более сильный, не гром — грохот, нарастающий и нарастающий. Словно к нам приближались два десятка мчащихся на полной скорости поездов.

— Стена торнадо, вращающаяся стена, неслась на нас в кромешной тьме, невидимая, еще не накрыла, но находилась уже совсем рядом.

От подвала-убежища, вырытого в холме аккурат для таких случаев, их отделяли какие-то двадцать футов. Кора, она уже сталкивалась с торнадо в Уичито, убедила их забыть про автомобиль и бежать к убежищу.

Поскольку становилось понятно, что рожать Анджеле придется не в больнице, Джон хотел взять чистые полотенца, спирт для стерилизации ножа, которым он собирался перерезать пуповину, кое-что еще. Кора пыталась убедить его, что возвращаться в дом нельзя, но он ответил, что ему понадобится только минута, даже меньше минуты, совсем ничего.

— Я бежал с мамой и бабушкой к убежищу, — рассказывал Брайан. — Ноги скользили по мокрой траве, совсем не как во сне. Все было невероятно реальным, Эми. Звук, цвет, запах. К двери в убежище вела выложенная камнем ниша в склоне холма.

Брайан обернулся, чтобы посмотреть на дом, и, что удивительно, в окнах еще ярко горел свет.

Внезапно ударила молния, не зигзагом, как обычно, а каскадом белых стрел, которые не погасли сразу, а какое-то время летели в разные стороны.

И эти небесные факелы осветили черную, вращающуюся стену торнадо, надвигающуюся на дом, нависшую над ним, словно какое-то живое чудовище, ввинчивающуюся в небо, исчезающую в его бездонной тьме.

Стекла всех окон выбило разом. Дом развалился. Вихрь засосал в себя все осколки, все щепки, каждый гвоздь и Джона Маккарти, тело которого так и не нашли.

— Мои мать и бабушка уже спустились в подвал-убежище и закрыли дверь, — продолжал Брайан. — Я остался снаружи, наблюдая, как дерево вырвало с корнем, оно прямо-таки вскрикнуло, а потом каким-то образом оказался в подвале, рядом с ними.

В последний момент Кора успела оглянуться, увидела, что дома нет, зятя — тоже, отсекла хаос дверью и закрыла ее на шесть крепких засовов, которые прижали дверь к притолоке, косяку, порогу.

Ветер ревел на пару с громом, молнии полыхали без перерыва. Если раньше Брайану казалось, что на них мчатся двадцать поездов, то теперь все поезда мира неслись по рельсам, проложенным над их бункером.

В маленьком убежище, освещенном только фонариком, потолок и стены передавали вибрации, сотрясавшие землю над ними, сыпалась пыль, адские орды штурмовали дверь, проверяя на прочность засовы.

Возможно, ускоренные ужасом, схватки Анджелы участились, и ребенок появился на свет раньше, чем ожидала Кора. Торнадо уже ушел, но гроза продолжала бушевать и, боясь за своего ребенка, оплакивая мужа, Анджела родила.

Кора взяла с полки лампу Коулмана[18], зажгла и при ярком газовом свете приняла внука со спокойствием и умением, которыми славилась ее семья с той поры, как осела на этих землях.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});