Едем на Вял-озеро - Козлов Вильям Федорович

У студента густая черная борода. К воротнику прицепилась сухая ветка.

— Заберись-ка на столб, — предложил Виктор Викторович.

— Зачем? — удивился Ваня. — Никогда таких длинных пней не видел.

— Эти пни интересные, — сказал Виктор Викторович и подошел к столбу. Покачав его, осторожно взобрался. Ване пришлось подкатить еще один растрескавшийся чурбан, и только тогда он залез на соседний пень.

— Смог бы ты простоять вот так весь день? — спросил Виктор Викторович.

— А вы?

— Я твой бывший учитель, — улыбнулся Виктор Викторович. — Я спрашиваю — ты отвечай… Ты случайно не в Одессе научился отвечать на вопрос вопросом?

— Я в Одессе не был, — сказал Ваня.

— Монахи, жившие в прошлом веке в этом ските, наложили на себя обет. Вон видишь в кустах две могилы? Там похоронены молчальники. Один молчал восемь лет, другой — девятнадцать. Представляешь себе, за все это время они не произнесли ни одного слова! А на этих самых столбах стояли столпники. И стояли не так, как мы с тобой, а обнаженные. И ничем не мазались от комаров и мошки.

— А как же они спали? Тоже стоя?

— Они стояли по пять-шесть часов в сутки.

— Чудаки, — сказал Ваня. — Зачем они накладывали на себя такие обеты?

— Религиозные фанатики; возможно, в молодости много нагрешили, а к старости вот таким варварским способом решили свои грехи искупать.

— Целый день простоять голым на столбе! — содрогнулся Ваня. — И веткой не обмахивались от гнуса?

— Терпели.

— Вот это сила воли! — восхищенно сказал Ваня.

— Сила воли, — повторил Виктор Викторович. — Это верно. Отшельники обладали огромной силой воли, а какой смысл был в этом? Людям какая от этого польза? Когда человек жертвует собой, готов на любые страдания во имя высоких идеалов, это понятно. А стоять день на столбе или молчать годами — это глупое самоистязание. Кто вспомнит этих и тысячи других великомучеников добрым словом? Пройдет еще несколько лет, разрушится скит, а могилы сравняются с землей.

Ваня задумался и помрачнел. Стоя на столбе, снова вспомнил Андрея Пирожкова. Эх, Андрей, Андрей! Так хорошо жили в палатке, спали в теплых мешках, ели жареную рыбу, а какая тут рыбалка! Комары кусали, так ведь всегда можно этой дрянью намазаться… Не из-за комаров удрал Андрей…

— Теперь, наверное, нет таких людей, чтобы смогли свои обеты выдержать? — с грустью сказал Ваня.

— Давай попробуем? — с серьезным видом предложил Виктор Викторович. — Разденемся и хотя бы часик постоим, а?

Ваня взглянул на него и стал стаскивать куртку.

— Час простою, — сказал он, намереваясь снять и свитер.

— Вот обида! Придется в другой раз устроить нам себе такое испытание, — засмеялся Виктор Викторович. — Сюда идут женщины.

Никто здесь не запрещал Ване брать лодку и ловить рыбу. Лишь просили не отплывать далеко от острова. Вял-озеро очень коварное: сейчас тихо, спокойно, а через час-два может настоящая буря разыграться. Сорвет лодку с якоря и унесет бог знает куда. Волны, как в море, гуляют. Ничего не стоит лодку опрокинуть. Все это говорила Валентина Гавриловна. Виктор Викторович не пугал и ни о чем не предупреждал. Он считал, что настоящий мужчина должен во всем быть самостоятельным и иметь трезвый ум. Там, в школе, Ваня по сути дела два-три раза и видел-то практиканта. Виктор Викторович оказался веселым, жизнерадостным человеком. Ваня ни разу еще не видел его мрачным. Вечером, когда солнце зайдет за Сень-гору, в бревенчатом рыбацком доме с почерневшим потолком собирались ихтиологи, микробиологи и, поужинав, просили Виктора Викторовича сыграть что-нибудь и спеть. Он хорошо играл на гитаре и пел про бродяг-геологов, студентов. Ваня готов был слушать до утра, если можно назвать утром все тот же полярный день. Только солнце появлялось не из-за Сень-горы, а с противоположной стороны, где в туманной дымке виднелся вытянутый в длину остров, который почему-то называли Дураком.

Когда Ваня не ездил с микробиологами, Виктор Викторович брал его с собой. Они проверяли капроновые сети. Почти каждый раз вынимали по десять — двадцать килограммов разной рыбы. Живую щуку и окуней отпускали, а сигов и плотву вытаскивали из сети и потом тщательно обмеряли, взвешивали, вскрывали, копались во внутренностях и все записывали в толстую клеенчатую тетрадь. Проверять сети Ваня любил, а вот ковыряться в рыбьих потрохах ему не нравилось.

Микробиологи привозили пузырьки с пробами воды. Пробы брали они начиная с поверхности и так до самого дна. Микробиологов здесь прозвали «микрушками», а гидробиологов — «букашками». Впрочем, никто на это не обижался.

В этот запомнившийся на всю жизнь день озеро было на редкость безмятежное. У берегов вода не шелохнется. Горбатые сосны и ели, высокие розоватые облака, черная рогатая коряга — все это отчетливо отражалось в озере. Далеко за островом чуть заметно рябило. А может быть, это рыба играла.

Ваня решил плыть к Каменной гряде, где, как утверждал Виктор Викторович, водились крупные черные окуни. Пока такого горбача тащишь, удилище так и ходит ходуном в руках.

Каменная гряда находилась, примерно, в двух километрах от острова. Когда на озере гуляет волна с белыми гребешками, гряду не увидишь, а сегодня в тихую ясную погоду вытянувшиеся в длинную цепочку черные камни были отчетливо видны. Чем ближе к гряде, тем камни становятся больше. Бока у них влажно лоснятся. На камнях, изредка поворачивая головы, отдыхают чайки.

Одна лодка уже стояла на якоре. Сразу видно, не из экспедиции. Черные просмоленные лодки с высокими бортами и крутым выгнутым носом принадлежали местным жителям, и называли их карбасами. На таком карбасе со стационарным двигателем однажды по какому-то делу приплыл в лагерь рыбак.

Подплыв ближе, Ваня увидел на карбасе девчонку лет четырнадцати. Из-под выгоревшего платка выбивались ярко-желтые пряди волос. Девчонка то и дело заталкивала волосы под платок, но они снова вылезали. Во все стороны торчали поставленные на рогульки длинные кривые удочки. Больше в лодке никого не было. В прутяной корзине зеленели порядочные окуни. Верхние шевелились и подпрыгивали.

— Можно, я здесь встану? — вежливо спросил Ваня.

— Жалко, что ли, — ответила девчонка и с любопытством взглянула на него.

Ваня осторожно опустил якорь, размотал леску и, нанизав на крючок кусочек плотвичного мяса, закинул удочку.

Он думал, проворный черный горбач тут же потопит поплавок, но ничего подобного не произошло. Поплавок — гусиное перо — неподвижно краснел в спокойной воде. Вот всегда так: плывешь в заветные места, надеешься на бешеный клев, а все наоборот: у острова — куда ни кинь — прекрасно клевало, а тут полная тишина. Ваня уже по опыту знал: если окунь сразу не схватил, вытаскивай удочку и ищи другое место. Северный окунь не любит церемониться: уж если клюет, так сразу поплавок на дно, а нет, так будто отрезал.

Между тем девчонка резко взмахнула удочкой и стала спокойно, без обычной суеты выводить добычу. Окунь чертил красноватым спинным плавником воду, упирался, ошалело сигал в сторону, но девчонка ловко подтаскивала его все ближе к лодке. Когда трепыхающийся окунь шлепнулся в плетенку, Ваня завистливо вздохнул: ему такие крупные еще не попадались.

Когда она вывернула из глубины третьего горбача, Ваня не выдержал и спросил:

— На что ловишь?

— На ряпушку, — ответила девчонка.

Про эту маленькую рыбку Ваня слышал много уже, но ни разу не видел ее. Вчера только поставили с Виктором Викторовичем специальную мелкоячеистую сеть на ряпушку, но еще не проверяли.

— А я на плотвиное мясо, — сказал Ваня.

— Можешь весь день сидеть, и ни один не клюнет, — авторитетно заметила девчонка. Взмахнула свистнувшим удилищем и подсекла еще одного красавца. Судя по тому, как он заартачился, это тоже был крупный экземпляр.

— Везет же людям, — вздохнул Ваня. И хотя он произнес эти слова почти шепотом, девчонка услышала.

— Чего такой гордый?.. — усмехнулась она. — Попросил бы, давно дала бы тебе наживки.