Герцогиня-дурнушка - Элоиза Джеймс

– Мы присвоим нашему отсутствующему пэру титул герцога Ашбрука в порядке любезности, – продолжал лорд-канцлер, – поскольку его почтенный отец умер после того, как этот молодой человек покинул Англию. И вполне возможно – уже после того, как его единственный сын сгинул в морской пучине. Поэтому юный граф Айлей так и не принял титул и никогда не сидел среди нас в Палате лордов. – Он сделал паузу, чтобы передохнуть и чтобы предоставить возможность остальным прочувствовать значительность его слов. – Его супруга не имела возможности горевать о нем в его отсутствие, – вновь заговорил лорд-канцлер и бросил отеческий взгляд на склоненную голову графини; та не имела возможности ни принять обязанности и ответственность герцогини, ни получить свободу и обеспечение вдовы (более того, считалось, что все герцогство страдало без направляющей руки хозяина).

Однако Гизмонд слышал обратное. Многие знали, какого успеха добились «Рейбернские ткачи» под умелым руководством графини. Его собственная жена отделала гостиную рейбернскими тканями, и это обошлось герольдмейстеру в кругленькую сумму.

Тут лорд-канцлер призвал собрание приступить к обсуждению петиции о признании герцога Ашбрука умершим за отсутствием. Как и ожидалось, наследник герцога, мистер Сесил Пинклер-Рейберн, испросил разрешения выступить перед собравшимися пэрами. Он поднялся по ступенькам и молча оглядел зал. Причем держался наследник с необычайным достоинством, несмотря на свою тучность.

– Я глубоко и – могу честно сказать – мучительно переживаю из-за подачи этой петиции, – проговорил наследник. – И я согласился на это только по просьбе леди Айлей. Сам бы я предпочел избежать такой ответственности, но графиня, конечно же, желает освободиться от тяжкого бремени, которое ей пришлось нести в отсутствие ее супруга.

Все в зале, видимо, отнеслись к его речи с одобрением, а по галерее для зрителей пронесся тихий гул, и многие дамы сочувственно закивали, покачивая роскошными перьями, украшавшими их шляпы.

Затем собрание заслушало представителя комитета, который рассматривал петицию мистера Пинклер-Рейберна. Он доложил, что двадцать опытных сыщиков с Боу-стрит были разосланы в разные части земного шара, поскольку от молодого лорда в течение нескольких лет не поступало никаких известий. А единственные сведения, которые удалось раздобыть, были сомнительного характера.

Когда все необходимое в таких случаях было сказано, лорд-канцлер снова заговорил, держа в правой руке символ своей власти:

– Мы, конечно, понимаем и высоко ценим чувства мистера Пинклер-Рейберна, потому что этот джентльмен, как бывает всегда, принимает тяжкую ношу английского герцога с глубоким сожалением и печалью, безмерно скорбя о своем предшественнике.

При этих словах громкие смешки раздались в разных частях зала. Но лорд-канцлер, проигнорировав это проявление невоспитанности, продолжал:

– Вся мощь и сила Англии не может остановить ход времени, как не может остановиться движение приливов и отливов или же вращение планет.

Шляпку графини Манденберри украшали высокие страусовые перья, вьющиеся позади нее и постоянно задевающие лицо леди Берри Сент-Эдмунд. Гизмонд с удивлением прищурился. Неужели этот металлический блеск – ножницы в руке леди Берри Сент-Эдмунд?

Лорд-кацлер еще что-то говорил, но его уже почти никто не слушал, так как в этот момент произошло нечто невероятное – событие, о котором Гизмонд не переставал рассказывать до конца своих дней.

Все началось с шума и суеты в задней части зала, где стояли гвардейцы охраны – на случай если какой-либо запоздавший пэр будет настойчиво требовать, чтобы его впустили (как ни прискорбно, такое случалось).

Но пришедший определенно не был пэром. Шагавший по проходу мужчина был в простом черном сюртуке, в черных бриджах и без парика; и он, без сомнения, являлся здесь чужаком, нарушителем.

Лорд-канцлер прервал свою речь на словах о том, как «небеса принимают покойного в свои объятия». Гизмонд же поднялся и шагнул вперед, так как должен был выдворить вторгшегося в зал чужака. Однако он был не создан для физических усилий, поэтому, подняв руку, выразительно посмотрел на гвардейцев в конце зала. Но те стояли, опустив глаза, а ведь гвардейцы были хорошо обучены и знали, что обязаны предпринять в подобной ситуации. Однако же…

Гизмонд почувствовал, что бледнеет. Неужели кто-то из журналистской братии каким-то образом осмелился пробраться мимо стражей охраны и проникнуть в зал? Расправив плечи, сэр Генри приготовился действовать.

А нарушитель, уже находившийся в головной части зала, одним широким шагом поднялся на возвышение. Он был невероятно огромным и мощным, но все равно сэр Генри Гизмонд знал, что настал решающий момент в его жизни. Он должен был доказать, что достоин занимаемого положения, должен был выдворить этого нарушителя.

– Я вынужден попросить вас, сэр, покинуть этот зал! – громко произнес он, стараясь перекричать шум, от которого, казалось, содрогались стены.

Нарушитель посмотрел на него сверху вниз, и Гизмонд невольно отступил на шаг назад. Волосы у этого человека были короткие, а кожа – почти коричневая. Под правым же глазом у него красовалась отметина дикаря…

– Клянусь Богом, здесь не место индейцу из Америки! – проревел лорд-канцлер. – Возвращайся-ка, любезный, на корабль, тот, который доставил тебя в нашу страну.

Ответив на это только зловещей улыбкой, обнаружившей два ряда блестящих белых зубов, дикарь повернулся лицом к собранию пэров, однако по-прежнему молчал. А Гизмонд, беспомощно озираясь, увидел, что даже дамы на галерее для зрителей поднялись на ноги, чтобы лучше видеть происходящее.

– Тишина! – гаркнул лорд-канцлер. – Если вы соблаговолите занять свои места, мы сможем выяснить причину этого… вторжения!

Шум не затих, но пэры начали снова усаживаться на свои скамьи. Причем все это время нарушитель молча стоял перед ними, и странная улыбка блуждала на его губах.

Гизмонд же лихорадочно размышлял. Он слышал истории об индейцах Америки, об их необычайной силе и коварстве. Он даже видел на выставке томагавк и рубашку из оленьей кожи. Однако у этого субъекта, похоже, не было оружия. Но какого черта…

Его размышления внезапно были прерваны.

– Неужели никто меня не узнает?! – громко спросил нарушитель.

Гизмонд в жизни не слышал подобного голоса – он был низкий, мощный и раскатистый. И гремел… подобно реву медведя. Однако не было ни малейших сомнений в том, что этот голос принадлежал английскому джентльмену. Невозможно было не узнать эти гласные.

Теперь в зале воцарилась гробовая тишина. А незнакомец между тем продолжал:

– А ведь вы так горевали, отправляя меня в водяную могилу… Я не сомневался, что вы меня узнаете.

Из горла лорд-канцлера вырвался звук, напоминавший визг поросенка:

– Это невозможно!

– Вполне возможно, – ответил «индеец». Казалось, он откровенно веселился. – Видите ли, небеса еще не приняли меня в свои благодатные объятия.

За этим заявлением снова последовал гомон. Гизмонд повернул голову, чтобы взглянуть на графиню, сидевшую на галерее. У него возникла мысль, что пропавший герцог – если это и в самом деле был он, – возможно, даже не подозревал, что пэрессы тоже здесь присутствовали. Он ни разу не посмотрел в их сторону. Но Гизмонду удалось увидеть лицо леди Айлей белое как мел.

Тут мистер Пинклер-Рейберн поднялся на ноги и снова взобрался на возвышение. Взглянув на человека, объявившего себя герцогом, он заявил:

– Я не узнаю вас, сэр.

Незнакомец пожал плечами и проговорил:

– Мы не так уж хорошо знали друг друга.

– Если вы действительно герцог, ваш голос неузнаваемо изменился, – заметил мистер Пинклер-Рейберн.

– Так бывает, когда тебе перережут горло. – Незнакомец откинул назад голову.

Зал тихо ахнул, когда все увидели страшный шрам, пересекавший его смуглую шею.

Гизмонд ощутил порыв схватиться за собственное горло, но, к счастью, вовремя вспомнил о безупречной красоте своего накрахмаленного галстука.

– Где вы были в течение последних семи лет? – спросил мистер Пинклер-Рейберн.

– Проводил время с головорезами.

Мистер Пинклер-Рейберн выпрямился и расправил плечи.

– Тогда будьте любезны ответить на один вопрос, сэр. Как меня в насмешку называли в школе? Но вы это прозвище никогда не употребляли…

Тут улыбка – дружелюбная и совершенно искренняя – смягчила суровые черты дикаря.

– Пинк, – сказал он. – Они обзывали тебя Пинком.

Если в зале еще оставались считавшие, будто Пинклер-Рейберн втайне желал стать герцогом, то в этот момент они поняли, что глубоко заблуждались. Потому что он тоже улыбнулся и радостно обнял своего кузена. Причем зрелище было настолько завораживающее, что никто не заметил, как леди Айлей – теперь герцогиня Ашбрук – потеряла сознание и повалилась на свою соседку. И только ее супруг, вернувшийся герцог (в этом теперь сомнений быть не могло), увидел случившееся, высвободился из объятий Пинка и прыгнул на галерею прямо с помоста.