Вероятно, дьявол - Софья Асташова

метался по комнате из угла в угол, поправлял подушки и покрывало на диване. Выпрямился и, бросив на неё злой разочарованный взгляд, молча скрылся за дверью туалета, совмещённого с ванной. Зашумела вода.

Несколько минут она, собирая хлебные крошки в маленькие кучки на столе, соображала, что же ей делать, а потом просто встала и пошла за ним. Дверь оказалась не заперта. Он стоял за шторкой в душе. Ванную окутывал пар, в запотевшем зеркале не отражалось ничего, кроме стен. Он стоял обнажённый под струёй горячей воды. Она перешагнула бортик душа и, встав под воду, обняла его.

Она зашла слишком далеко. Мокрую, в тяжёлой одежде, с которой струилась вода, он, ругаясь и называя дурой, полоумной, вытолкал её из ванной. Она вышла на улицу покурить. От холода стучали зубы, лицо онемело. Он вызвал такси, закрыл дом.

Ливень не утихал. Ёжась и хмурясь, он открыл заднюю дверь и посадил её в машину.

* * *

Я боялась пошевелиться. Под линялым, в серых катышках одеялом, головой на плоской, как блин, подушке спал Профессор. Это произошло. Мир открылся с какой-то совершенно новой стороны.

Из разинутой форточки моего единственного окна, которую я почти никогда не закрывала, сквозило утренней свежестью, доносился стук ударяющих капель дождя, стёкла подрагивали. Клок неба, который я видела сквозь стекло, был затянут сиреневой тучей. Из коридора слышалось шевеление и звук включённой воды.

Укрытый одеялом до подбородка, он зашевелился, мурчанием и сонным бормотанием извещая о том, что проснулся, но не был готов вылезать из тёплых складок, поверх которых гулял лёгкий ветерок. Меня же какая-то неведомая сила выталкивала из кровати, и, когда я занесла ногу, чтобы аккуратно перелезть через него – только бы отыскать свою одежду, выскочить, подышать, перевести дух и привести мысли в порядок, – он хриплым голосом произнёс:

– Ты куда? Не вставай.

Я послушно вернулась на свою половину. Чувствуя себя дождевым червячком и чтобы как-то замаскировать попытку побега, обвила рукой и закинула на него поверх одеяла одну ногу.

– Где мой телефон? – спросил он.

Я потянулась к невысокому стеллажу, стоящему впритык к изголовью кровати, взяла неожиданно тяжёлый чёрный телефон с сеткой трещин на экране, которые, надеялась, появились не вчера и не по моей вине.

– Вот, – сказала я, аккуратно положив телефон ему на укрытую одеялом грудь.

Он вытащил одну руку из-под одеяла и, не глядя на меня, потянулся к телефону.

– Так, посмотрим, сколько денег я на тебя потратил.

Я поняла, что речь идёт о счёте за поездку на такси, и в ужасе застыла, ожидая, что сейчас он назовёт немыслимую сумму.

– Ну ладно, не так уж много, – сказал он.

Я с облегчением вздохнула.

– Ты меня очень огорчила, – начал он забивать гвозди в мою бедную голову.

Сейчас я должна выслушать всё до последней претензии и укоры. Он продолжил:

– Не стоило с тобой связываться. От тебя одни проблемы. Я тебя даже не хотел. Ты меня изнасиловала. Набросилась на меня, как умалишённая.

Всем своим видом он хотел меня наказать и, нахмурившись, – глаза прятались в глубоких глазницах – заставлял признать, что я напилась до беспамятства и, возможно, навсегда всё испортила. Я молча, зарываясь в скудное одеяло, слушала.

– Когда ты успела так безобразно напиться? Бухала втихаря, да? Тебе вообще пить нельзя, ты знаешь об этом? – он, вращая глазами, смотрел на меня. – Ты опозорила меня перед студентами. Как мне теперь смотреть им в глаза? Что они подумали? Но даже не это самое страшное. Самое отвратительное то, что ты говорила.

– Что я говорила?

– Ты совсем ничего не помнишь?

– Не помню, что говорила что-то плохое.

– Ах, ну раз ты так считаешь, то нет смысла что-то тебе объяснять. Ты всё равно не поймёшь.

Я услышала его вздох и на мгновение обрадовалась, что он не станет углубляться в подробности прошлой ночи, потому что на самом деле я не хотела ничего знать. Но он всё-таки рассказал.

Я вела себя очень дурно. Обвиняла его, что он посадил меня в такси в мокрой одежде, поэтому он, рискуя быть застигнутым женой, вынужден был поехать за сухой одеждой к себе домой. Этот эпизод казался большой загадкой – я ломала голову, зачем нужно было заезжать к нему домой, где его ждала жена, ведь быстрее было бы сразу поехать в Подколокло, где я могла переодеться.

– Ты, наверное, хочешь, чтобы всё происходило само собой? – спрашивал он. – Не хочешь прикладывать никаких усилий. Привыкла, чтобы всё решали и делали за тебя. Ты должна сказать, чего ты хочешь. Иначе ты не хочешь ничего и тебе всё равно, кто находится рядом с тобой.

Я хотела только, чтобы он не злился, но он был прав – я действительно считала, что всё должно происходить само собой, без этих мучительных разговоров. Я хотела ему угодить и спустя несколько минут, казавшихся бесконечными, выдавила из себя единственное, что, как казалось, могло его удовлетворить.

– Я хочу, чтобы вы меня трахнули? – услышала свой, произнесённый неприятно высоким голосом, то ли ответ, то ли вопрос. Мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног. Я наконец это сказала, но не испытала облегчения.

– Как банально, – ответил он, – но от тебя я большего не ожидал. Ты знаешь, что такое секс?

– Что?

– Секс – это я. Я – бог секса. У меня было всё. Ты и вообразить себе не можешь, что у меня было. Я не знаю, что ты можешь мне дать. Трахнуть тебя может любой пацанчик на улице, а мне это неинтересно.

Он продолжил заколачивать очередной гвоздь:

– Ты не помнишь, как вчера вцепилась в меня и говорила: «Я вас люблю, я вас люблю, – писклявым голосом он передразнивает мою интонацию, – я вас люблю». Я спрашивал: «Соня, чего ты хочешь? Ради чего ты притащила меня домой?» А ты морозилась, – снова передразнивает меня: – «Хочу, чтобы вы просто лежали со мной». Ничего глупее в жизни не слышал! По-твоему, я первоклассник какой-то?

На мгновение мне становится смешно от внезапного узнавания – пусть я этого и не помню, но представляю, что именно так я и говорила, но тут же ощущаю страх и дикую усталость. Он поворачивается на локте, склоняясь ко мне:

– Про любовь я чтобы больше не слышал, понятно? Я презираю любовь, для меня её не существует. Только ханжи называют любовью секс под одеялом с выключенным светом, хотя к такому ты и привыкла. Я признаю другое.

– Что другое? – робко спрашиваю я из-под одеяла.

– Обожание, – он делает многозначительную